Александр Устинов - NEXT-2. Следующий. Книга 4. Во имя любви

И Мякинец, и Ангелина, которых в настоящий момент отчитывал, как нерадивых детей, их непосредственный босс, прекрасно осознавали свою ошибку. Юрий сидел насупившись и злобным взглядом буравил пустое пространство прямо напротив себя. Ощущение от того, что Лавриков со своей командой кинул его, как какого-нибудь лоха, было крайне неприятным. Мякинец во что бы то ни стало хотел посчитаться с обидчиком. И желательно прямо сейчас, сию секунду. Однако вместо ответных действий он вынужден был сидеть здесь и выслушивать нотации господина Хартмана. Утешало Юрия только одно: госпожа Виннер подвергалась той же отвратительной экзекуции. Однако женщина куда лучше скрывала обуревавшие ее чувства. Откинувшись на спинку пластикового кресла, Ангелина беспечно курила тонкую дамскую сигарету, периодически пуская вверх колечки дыма.

— Деньги всегда оставляют след, господин Хартман, — лаконично заметила она в ответ на претензии со стороны Франца.

— Да! — Тот подался вперед и буквально ввинтил свой тяжелый колючий взгляд в переносицу собеседницы. Ангелина внутренне поежилась от охвативших ее при этом ощущений, но виду снова не подала. Держалась, так сказать, молодцом. — Но для этого потребуется ищейка! И это займет время!

Возразить на это было нечего. Да женщина и не стала этого делать. К чему? Она и так-то успела пожалеть о высказанной вслух мысли. Сейчас Хартмана, как она понимала, ничто было не в силах переубедить. Лучше выждать, потянуть время.

— Господа, — подал голос Мякинец, выуживая из кармана свою извечную сигару. — Сложные финансовые проблемы — не по мне. Я человек наличный и умею мыслить исключительно на уровне осязаемого.

— К чему эта преамбула? — недовольно повернул голову в его направлении Хартман.

Юрий невесело усмехнулся. В конце концов, он-то прекрасно знал истинное положение вещей. Эти двое, Виннер и Хартман, могут сидеть здесь до скончания века и толковать о том, как все плохо. А действовать-то придется именно ему, Мякинцу. Только он в итоге может поправить истинное положение вещей. Но предварительно стоит набить цену. Нечего считать его рядовой шестеркой.

— Наш друг из нижней палаты, некто Кекшиев, — Юрий неспешно подпалил толстый кончик сигары, и лицо его тут же скрылось за густыми клубами дыма, — требует предоплаты. Он хочет войти в дело. — Мякинец многозначительно хмыкнул. — И только после этого выполнит…

Но это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Франца. Теперь он взорвался, как триста тонн тротила, и ничто уже было не в состоянии удержать его от этого безотчетного каскада эмоций. И самое главное, весь гнев господина Хартмана излился в первую очередь на Юрия.

— В какое дело? — заверещал он, брызжа в разные стороны слюной и зеленея на глазах. Странно, что в этот момент он вообще не сбился с английской речи на куда более присущий для ситуации русский язык вперемешку со стандартным матом. — Нет дела! Есть одна болтовня и суета! И мне в данном случае плевать, что выполнит ваш парламентарий, а что — нет.

Мякинец достойно выдержал эту лавину ругательств и равнодушно пожал плечами.

— Своими плевками вы ставите меня в крайне неловкое и опасное положение, — высказался он, но это не произвело должного впечатления на Хартмана.

Напротив, тот злобно осклабился и добавил к вышесказанному:

— Скажи спасибо, что ставлю, а не кладу!..

Ангелина молча слушала перепалку сообщников, не рискуя в нее вмешиваться. Женщина уже старательно продумывала дальнейшие действия, которые необходимо было предпринять, дабы в корне изменить положение.

Под едва различимые звуки мелодий, льющихся из работающего на подоконнике радиоприемника, Клавдия быстро и умело перебирала гречку, ссыпая отобранные крупинки в стоящую по правую руку синюю мисочку. Лицо Розгиной было очень хмурым, и оставалось только догадываться, что за невеселые мысли одолевали ее в эту минуту. Подавшись вперед, женщина водрузила свой необъятный бюст на столешницу. Музыку она не слушала, лишь машинально отмечая в сознании смену композиций.

Из маленькой комнаты, опершись на плечо Ивана и осторожно ступая, вышла Елизавета Михайловна. Вид у старой экономки Кирсановых был далеко не самым лучшим. Женщина заметно осунулась, цвет лица был болезненный, правая скула Голощаповой прихвачена широким пластырем, глаза терялись в больших синих кругах. Но тем не менее держалась она молодцом. В том смысле, что старательно бодрилась и не показывала окружающим своей внутренней подавленности. Лиза очень боялась, что не скоро сможет покинуть пределы комнаты, куда поместил ее Лавр сразу по возвращении из больницы.

Розгина обернулась и стремительно вскочила на ноги.

— Куда?! — Брови Клавы сурово сошлись на переносице, а голос зазвенел от напущенного в него металла. — Мне тебя под подписку отдали с единственным условием — покой и неподвижность!

Голощапова открыто улыбнулась подруге и протянула ей руку. То ли в знак приветствия, то ли вымаливая прощение за непослушание.

— Я еще не скончалась, чтоб выполнять эти условия, — сказала Елизавета Михайловна.

Отвечать на рукопожатие Клавдия не стала. Напротив, она демонстративно ткнула кулаки в свои широкие бедра и грозно шагнула в направлении подруги, рассчитывая тем самым потеснить ее обратно к комнате. Увлеченные собственной перепалкой, женщины не заметили, как наверху лестницы, ведущей на второй этаж дачи, появился Лавр, одетый в темно-синий костюм для выхода, и остановился, прислушиваясь к разговору. При этом он даже слегка склонил голову набок.

— Так и скончаешься, — гнула свою линию Розгина. — За этим дело не станет! Ваня, веди ее назад!

— Она меня не слушает, — честно признался мальчик.

Кирсанов и в самом деле пытался уговорить свою наставницу остаться в постели и не предпринимать никаких необдуманных действий, но разве ж ему справиться с такой упрямицей.

Ей невыносимо было чувствовать себя беспомощной. Прежде такого никогда не случалось. Она даже в эту минуту попробовала было оторвать руку от щуплого плечика Ивана, но не смогла. Пошатнувшись, Голощапова вынуждена была вновь отыскать единственную для нее точку опоры.

— Если я лягу, — ответила Елизавета Михайловна на весьма обоснованные претензии со стороны Клавдии, — то почувствую себя… дерьмом, не при ребенке будь сказано!.. Меня никто никогда в жизни не бил по лицу.

— Простите, Лиза, — не выдержав, подал голос Лавриков и тут же продолжил свой спуск по лестнице. — Я не должен был допустить, чтобы с вами так обошлись. Это — по моей вине.

— Не говорите ерунды, Федор Павлович, — не согласилась с ним Голощапова. — Просто я хочу ощутить себя живым человеком. Я хочу вымыться.