Александр Устинов - NEXT. Следующий. Книга 1. Отец — это звучит гордо

— Чего? — не понял парень.

— Женский эгоизм. Нельзя мальчика у юбки долго держать, мне бабы из соседних палаток сказали. Это может разрушительно подействовать на твою психику.

Федечка озорно засмеялся, поднялся во весь рост и прошествовал к дивану, на котором скромно притулилась тетушка. Он нежно обнял ее за плечи и разместился рядом, подобрав под себя ноги. Его косматая голова соприкоснулась с забранной в конский хвост на затылке прической Клавдии.

— У меня психика железная, теть Клав, — признался он ей в порыве родственных чувств. — Мало ли что бабы в палатках говорят. Лучше ты скажи… — На этот раз с вопросом на мгновение замялся парнишка. — Когда мама была… Ну, вы хоть раз по-настоящему были счастливы? Только не вообще, а конкретно. Из-за чего-то?

— Из-за тебя. — Клавдия с неподдельной любовью и лаской взирала на подросшее чадо.

— Нет, не то! — замотал головой Федор, и несколько его тугих косичек пощекотали тетке лицо.

— Из-за чего-то другого? — Женщина призадумалась.

— Ну! — поторопил ее Федечка. — Конкретно!

— Конкретно? — Она вдруг счастливо улыбнулась от нахлынувшего на нее воспоминания давно минувших дней. — Да! Один раз точно были. Год спустя после твоего рождения — наверняка. Тогда еще не было памперсов. Я стирала подгузники из ветхих наволочек, а мать ездила на Семеновскую за печенкой.

— За чем? — удивленно заморгал глазами молодой человек.

— За печенкой, — повторила Клавдия. — У тебя понизился гемоглобин, и врачиха выписала рецепт, по которому раз в неделю отпускали кило говяжьей печени в специальном магазине «Диета».

— Мрак! — скривился Розгин. — И вы так жили?

Он был искренне возмущен советским укладом. Ему было трудно представить, как все происходило тогда.

— Нормально жили, — уверила его Клавдия и вновь переключилась на воспоминания многолетней давности. — И вот, значит, однажды вместо печени вдруг дали сто граммов развесной черной икры в таком бумажном вощеном стаканчике. Срок годности, видно, в распределителе истекал, икру и бросили на защиту материнства и детства. Катя вернулась с этим стаканчиком, выставила его на стол в кухне, зачерпнула ложечкой икринки. Они блестели на свету, переливались маслянисто так всеми цветами радуги — прямо как бриллианты какие-то черные. Мы были очень счастливы. Очень. Конкретно счастливы. — Глаза тетки непроизвольно увлажнились.

— А я? — заинтересовался Федор.

Клавдия немного помолчала, припоминая те яркие в их жизни события.

— Ты выплюнул первую порцию, — рассмеялась она. — Ты не привык к такой еде.

— И правильно сделал, — резюмировал Розгин тоже с улыбкой.

Парню захотелось проявить как можно больше нежности, и он неуклюже пожал теткину руку, лежащую на коленях. К сожалению, в глубине души растроганный ее откровениями, на большее он был сейчас не способен.

Нынешнее утро, так же как и предыдущее, выдалось чрезвычайно солнечным. Яркие и теплые лучи нахально пробивались сквозь щели в тяжелых портьерах, претендуя на свои права в помещении. Лавр неспешно разлепил веки, сладко потянулся и отбросил в сторону легкое одеяло. Сухощавое и жилистое тело авторитета пестрело многочисленными символическими татуировками, сделанными в разное время и в разных целях. Каждая из них всегда напоминала Федору Павловичу о каком-то событии, так или иначе повлиявшем на его дальнейшее существование. Татуировки были частью его истории. Знающий и хорошо разбирающийся в воровских символах человек сумел бы с одного взгляда на тело законника прочесть всю его биографию, начиная с первого небольшого срока, проведенного на малолетке, и заканчивая почетным моментом коронации. Сами обладатели этих шедевров изобразительного искусства нередко говорили, что татуировки для зэка важнее паспорта. Предъявил, так сказать, в развернутом виде где надо и без лишних разговоров завоевал для себя место под солнцем. Почет и уважение. Конечно, случалось и так, что наносились на тело и обидные, клеймящие позором татуировки. В этом случае жизнь такого человека и на воле протекала соответственно. В качестве униженного и оскорбленного. Скрывать полученные на зоне художества запрещалось, да и невозможно было. Получил — будь любезен, носи, что полагается.

Лавриков сел на кровати и сделал несколько круговых движений головой, разминая затекшие шейные позвонки. После этого подхватил со спинки домашний халат, небрежно набросил его на плечи и поднялся во весь рост. Ноги проворно нырнули в шлепанцы. Лавр зевнул. Ночь у него сегодня выдалась беспокойной. С трудом заставил себя уснуть, а потом пересмотрел целую гамму кошмарных сновидений, основанных на всякой чертовщине, какая только могла влезть в голову нормального человека.

Авторитет приблизился к окну и отдернул портьеры. Застоявшийся от нетерпения солнечный свет энергично ворвался в его апартаменты, заполняя собой пространство. Лавр от души постарался изобразить на лице приветливую улыбку, обращенную к новому дню, но у него вышла лишь болезненная гримаса. Он ощупал скулы и задумчивым взглядом уставился на видневшиеся вдали в утреннем мареве многоэтажные новостройки. Там, в городе, уже бурлила и кипела жизнь.

Чуткий от природы слух Лаврикова мгновенно уловил едва заметное дыхание у него за спиной. Авторитет резко обернулся. На пороге с неизменным подносом в руках замер Санчо. Только на этот раз вместо завтрака он доставил какой-то бланк, сиротливо пристроившийся на серебряной поверхности. Вид у преданного соратника был весьма печальный, если не сказать — траурный. Лавр невольно насторожился, а немолодое уже сердце бешено заколотилось в груди. Давно уже Федор Павлович не испытывал такого стремительного и огромного выброса адреналина в кровь.

Вор в законе отлепился от подоконника и быстро шагнул навстречу Мошкину. Затем остановился в нерешительности. Тонкие, как у пианиста, пальцы нервно пробежались по волосам.

— Что? — вымолвил Лавр на одном дыхании.

Санчо внимательно изучал нестандартное поведение босса из-под нахмуренных бровей и сознательно молчал, не отвечая на его вопрос. Он даже не спешил пройти в глубину спальни, как это делал обычно.

— Хватит издеваться, Санчо! — Лавриков подскочил к нему, как гигантский кенгуру, и недобро сверкнул очами, буравя соратнику переносицу. Опускать взор на серебряный поднос с бланком он опасался.

Мошкин откашлялся в свободный кулак.

— Доктор ни свет ни заря приехал, — вяло сообщил он. — Всю ночь, говорит, его команда работала.

— Какой доктор? — живо отреагировал авторитет.

— Вчерашний. — Санчо понуро склонил голову. — У которого ты был и косматенького куда возили. Из генетической конторы доктор.