Инна Булгакова - Иначе — смерть!

— Дим, я тебя не понимаю. То ты мне советуешь сменить круг лиц, отстраниться, то сам вдруг…

— Ты не отстранишься, чувствую. Значит, я с тобой. Ну, самоубийство, согласен, ну, мания, а мы создадим собственную фантазию, правда?

— Нет, я хочу реальности.

— И какой ты себе ее представляешь?

— Глеб пришел в мой дом за кем-то, за кем отследил полгода назад.

— То есть ты связываешь две смерти?

— Да.

— Что же мешало ему прийти раньше?

— Трудно сказать… Та слежка происходила в темноте. «Темно, сумерки», — он сказал. Если не смог сразу отыскать нашу улицу… или полгода отыскивал того человека и пришел за ним по пятам.

— Что ж, круг действующих лиц ограничен: Алексей и Мирон, Агния и Дуня. Тебя, душа моя, я исключаю.

— Трое учеников у меня с начала года, а Алексей поселился на Петровской с февраля и явился в один день с Глебом.

— Интересное совпадение. Кто раньше?

— Глеб.

— Он тоже тут неподалеку жил?

— Не знаю. Работал где-то рядом, но название фирмы мне неизвестно. Никакой, так сказать, жажды знаний я в нем не почувствовала, как будто его отвлекало какое-то другое, более сильное впечатление.

— Влюбился в учительницу?

— Ну нет, эмоции скорее негативные. Я вообще ума не приложу, зачем они все деньги платят, — ни у кого интереса к языку, лишь бы отделаться.

— Псевдоученики — это любопытно. Мог кто-нибудь из них слышать разговор молодых про дачу?

— Я не слышала… но я могла на кухню, например, выйти. Да и не прислушивалась, зачем мне… так они на расстоянии плясали, возможно, громко переговаривались.

— Впрочем, если кто-то последовал за Глебом…

— Глеб как будто сразу сбежал, а обе пары еще некоторое время не расставались. Вот Мирон мог пойти за Дуней.

— Да, у него мотив на поверхности: ревность.

— Ни у кого не на поверхности, Дима. Если Глеба действительно убили, то в связи с отцом.

— Но ведь там установленное самоубийство, — воскликнул Вадим с досадой. — Мы опять в тупике. Только я было разошелся…

— Для тебя это игра, — сухо сказала Катя.

— А для тебя трагедия?.. Катя, сознайся, разве все это по большому счету затрагивает твою частную жизнь?

— У меня ее нету, — отозвалась Катя по-прежнему сухо. — Поэтому я лезу в чужие дела.

— Твоя ирония над собой совершенно неуместна. Все зависит от тебя.

— Ну, конечно! — она рассмеялась нервно. — Я окружена поклонниками и привередничаю.

— А я уверен: все зависит от тебя.

Она опять рассмеялась.

— Ну так давай поженимся, а, Вадим?

— Ты этого действительно хочешь?

— А ты?

— Я первый спросил.

— Ну, детский сад. Успокойся, я пошутила. Поехали домой.

Она не смогла бы признаться ему, что внушает мужчинам отвращение. Ну, может, это слишком сильно сказано.

— Слишком больно! — сказала она вслух, вглядываясь в свое отражение в старом зеркале на комоде. К тридцати годам она имела случай — и не один — убедиться, что есть в ней нечто отталкивающее, только никак не могла понять, что именно. Интересно сказала Ксения Дмитриевна: «Душевная порча». Даже в школе за ней никто не «бегал» — ну, это ладно, детство… А потом? Катины, так сказать, романы — всего их было четыре — кончались быстро и одинаково: очередной претендент исчезал… точнее, избегал дальнейших встреч. Она, понятно, не навязывалась, только спрашивала и спрашивала себя: почему?

Катя была инстинктивно целомудренна, но в этом году сдалась, стала любовницей человека уже немолодого, не обремененного ни женой, ни детьми, только старики родители… И что же? Все повторилось: остались тоска, страх и, вопреки всему (Катя усмехнулась), надежда.

Да черт с ними со всеми! Она вынула шпильки из волос, встряхнула головой, длинные русые пряди заструились шелковым потоком по плечам и груди… Тяжелый день, так болит голова.

Катя прошла в прихожую, включила свет — неяркий фонарик с железными переплетениями, — открыла белый шкафчик с алым крестом, чтобы отыскать в скопившейся за годы груде лекарств анальгин (разобрать и выкинуть половину… нет, больше!). Однако белая пачка сразу бросилась в глаза: она лежала с краю, рядом с маленьким сосудом из черного металла. Катя вынула таблетку, прикрыла дверцу… опять открыла. Что это такое? Взяла сосудик — продолговатый, легкий, с белой бумажной наклейкой, на которой красными буквами выведена формула: KCN.

Вдруг текст из предсмертной записки — «Вам не снится черный сосуд и благовонный миндаль?» — словно ударил в голову, боль усилилась, и показалось, что за нею кто-то наблюдает. Катя бросилась к дверному глазку — на тусклой площадке никого — в кабинет, к окнам… «Да что я? Второй этаж. А пожарная лестница рядом с окном в спальне?..». Распахнула раму с грохотом, перевесилась через подоконник, жарко вдыхая печальную прелую свежесть… Кто-то пересек улицу и вошел в дом напротив… где аптека — «там яд»!

«Ну, нервы! Надо наконец пересилить лень — не физическую, а, скорее, душевную — и освободить свой дом от многолетнего хлама. Завтра же займусь…». Катя взглянула на сосудик в правой руке, отвинтила крышечку — белый порошок, примерно на треть заполнивший емкость. Подошла к книжным полкам в кабинете, взяла химический справочник. KCN — цианистый калий. Вдруг вспомнилось: «Еще в средневековье отравительницы воспринимались как сеющие повсюду смерть колдуньи».

Катя опустилась на диван, обхватила руками голову — мозг будто разрывается… как будто душа убиенного юноши вернулась в угрюмый дом, чтобы напомнить и обвинить… «Меня?» Как женщине ей не чужда была мистика, но здравый смысл, вопреки жгучему страху, взял верх. «Хранился ли этот сосуд у меня в аптечке? Никогда не обращала внимания, впрочем, с моей зрительной памятью… Или его принес и подложил Глеб? Но с какой целью? Он сказал: «Голова дико болит», — и я послала его в прихожую… «Вам не снится черный сосуд и благовонный миндаль? Приснится, обещаю.

Кому адресовано безумное обвинение? Безумное? Но вот, однако, у меня в руках — реальный сосуд с цианистым калием, и если растворить его в жидкости… Она быстро прошла на кухню, налила в стакан воды из-под крана и осторожным движением бросила туда крошечку порошка. Поднесла стакан к лицу, вдохнула… Я не знаю, как пахнет миндаль, но этот запах мне знаком. Откуда?! Господи, прости и помилуй! Не просто знаком, а ассоциируется с чем-то совершенно конкретным и ужасным… с трупом!»

Освещенное в ночи окно, на столе стакан с ядом, мертвый человек откинулся на спинку садового кресла и улыбается — жуткая эта картина вспыхнула ярко и зримо, как цветная фотография, как если б она ее видела сама. «Но я ездила в Герасимово в детстве, — защищалась Катя, — с папой, мы ходили по грибы, я никогда не была на этой даче!.. «Аптечная, 6» — сказала Дуня? — В раскалывающейся голове нежно прозвенел обрывок прекрасной мелодии. Да мало ли на свете улиц с таким названием? Запомни главное: к «тайне мертвых» ты не имеешь никакого отношения. Разумеется. Однако мне — именно мне — подброшены яд и записка».