Инна Булгакова - Последняя свобода

— Но может… — Он не закончил.

— Это была ее кровь. Заниматься порчей картины из любви… вернее, из ненависти к искусству… — Я тоже не закончил: жалкая ирония.

Иллюзии вдруг исчезли, а ведь были, были… Наступила боль. Значит, никогда. Никогда я не услышу ее голос в этих комнатах, не увижу черные косы, летящую походку — белый или оранжевый вихрь — ее тона, краски… ее суть — «легкое дыхание» — не мною сказано, но верно. Не знаю, любовь то была или ее придумали русские, но я не могу писать. Я — импотент. В творческом (я покосился на Колю), в творческом смысле.

Он сказал:

— Уж за два-то года убийца стер бы отпечатки.

— Не отдавал себе отчета, как и мы. Ну что, будем лелеять иллюзии или пойдем до конца?

— До конца.

— Имей в виду: если труп в озере — то до Страшного Суда. Мы не найдем.

— Я пытался. Все эти дни. Обследовал в маске и ластах.

— Кости давно бы затянуло илом.

— Но… тело должно было всплыть еще тогда.

— А «тяжелый серый камень»?

— А, черт! — закричал Коля. — Неужели кто-то стоял и смотрел?

— После сегодняшнего открытия с «Отроком Варфоломеем» мое давнее впечатление укрепилось: убийство произошло в спальне.

— Но тащить тело и сумку с вещами по улице, по дороге с полкилометра…

— Да, затруднительно.

— Где же она?

Мы смотрели в зеленый покой открытого настежь окна. Как он, наверное, ждал моих редких писем там, в чужой стране, страшась и надеясь… а я, бездарный дурак, ушел в подполье… и вот выполз, чтоб так опозориться на старости лет! Шаги наверху стихли, по странной ассоциации у меня вырвался вопрос:

— Ты бывал в кабинете Прахова?

Задумавшийся Коля вздрогнул.

— Давно, не помню. А что?

— Где Мария замуровала труп?

— Чей?

В каком-то ужасе мы уставились друг на друга.

— Как чей? — едва выговорил я. — Прадеда.

— Я не спрашивал.

— Так спроси!

Ночью я сидел на терраске, курил, ждал брата. Бледные мошки вились вокруг фонарика, флоксы уснули. Победно запахло полынью в росе, и протяжно заухала, точно леший, одинокая птица. Все полно значения, казалось, вот-вот случится что-то; и я, с детства не боящийся темноты, не рискнул бы углубиться сейчас в черную влажную сердцевину сада.

С «Отроком Варфоломеем» я потерпел фиаско, а чтоб завести следственную машину (ну, хоть сдать на анализ ковер), необходимо предъявить уголовные улики. Истлевшие останки. Два года назад, пораженные пропажей ножа, да и вообще жутковатой атмосферой спальни, мы с Колей осмотрели участок — запущенные кущи, истрепанные, истерзанные прошедшей грозой: никаких следов могилы не было. Все три лопаты находились на своем месте в сарае — также без свежих следов земли. А на третий день, после первого письма («белое платье покрылось пятнами, помнишь? И вода их не смыла, ничего не смыла»), мои мысли и сны обрели четкую направленность: наше озеро.

Но полкилометра… У Горностаевых уже тогда была машина, и Алла, в отличие от мужа, водитель прирожденный. Как он сегодня забавно сказал: «Патология какая-то — все резать, резать…» Я в волнении привстал — смутная мысль, душевное движение, что-то пробивалось из глубин подсознания, — спустился по ступенькам. Обступила тьма, проявились звезды. Ерунда! Она ушла с пустыми руками — есть свидетель. Нет, нет, я перескочил, я не об этом подумал! А о чем?.. «резать, резать»… не могу уловить, но что-то завязано на Горностаевых.

От калитки послышались шаги, из-за угла дома появился Василий. Кивнул, подошел. Пустяковая разница между нами — в три года — давным-давно сгладилась, но сейчас я себя поймал на детском ощущении: старший брат, он разберется.

— Ну, где ты нашел кровь?

— Где нашел, там ее уже нету. Меня вот что интересует: ты давно знаком с Ольгой Бергер?

Василий засмеялся и процитировал своего любимого писателя:

— «Догадался, проклятый, с детства был смышленый!»

Мы поднялись на терраску, уселись.

— Я познакомился с ней в ЦДЛ на поминках Прахова.

— А чего скрыл?

Он пожал плечами.

— Ну, если б я знал, что тебя это интересует…

Вообще-то он прав: в интимные наши, так сказать, сферы, мы взаимно не лезли.

— У нас своеобразные отношения, она инвалид. Ей необходим покой. И тайна.

— Для чего?

Он опять засмеялся.

— Для творчества. Ну, я прошелся по вашему особнячку, любопытство. Тут женщине дурно, упала в кресло. Оказалось, давление подскочило, у нее сто болезней. Я ею занялся.

— До сих пор занимаешься?

— Более или менее.

— Можно мне ее повидать?

— Если она не против… Только зачем?

— Тайна следствия.

— Ну, старик, ты даешь!

За беспечным его тоном пряталось нечто серьезное, может быть, мучительное. Эк Ваське не везет! Мы помолчали.

— Где Коля?

— В мансарде. Спят, наверное.

— Кто с кем?..

Во мне трепыхнулась моя собственная скверная тайна.

— А, с этой девочкой. Свадьба будет?

— Это их проблемы, — ответил я резче, чем надо бы. — Скажи, можно зарезать человека, почти не пролив крови?

Василий подумал.

— Можно. Если попасть в жизненно важный центр, например, в сердце. И не вынимать нож из раны. Или вынуть позже, когда сердце остановится.

— Совсем не будет крови?

— Ну, минимальное количество. Пошли в спальню?

— Да нечего там смотреть.

— Так чего панику поднимал?

— Завтра посмотришь.

— Завтра на работу, подменить просили. Я ж не творческая личность.

Мне представилось, как Ольга Бергер читает Василию свою женскую лирику. Да, картинка!

Я вошел первый, включил верхний свет, чуть не споткнулся о край загнувшегося ковра и наклонился поправить. В трюмо между окнами мелькнуло отражение Василия в прихожей… Господи, как все просто! Васька по-летнему в светлой одежке, лысина блестит, а тот был в черном. Словно взметнулось, прошелестев, знамя. Кто-то прокрался, прополз через прихожую. Но откуда? Из кабинета с рукописью? Не скрипнула ни одна дверь.

— А где твой «Варфоломей»?

— В кабинете. Я сегодня обнаружил на картине тусклое красное пятно, похожее на отпечаток пальца.

— Потрясающе! — обрадовался Василий. — Можно заводить «дело». Группа крови Марго известна?

— Пустой номер. Пятно стерли.

— Как это?

— Черт его знает как! Я был в беседке, Коля на озере, дом открыт…

— На озере, в беседке! — передразнил Василий в раздражении. — Бездельники! Такая улика.

Он промчался в кабинет, я за ним.

— Ну конечно, вон, даже краски соскоблили! — Василий держал в руках картину, всматриваясь. — Кто тут прошелся?

— Все прошлись. Все, кто слушал роман о Прахове.

— Но за два года не спохватиться!

— Да не видно там в углу толком. Даже я не заметил… хотя почувствовал что-то не то, она висела чуть-чуть криво, кажется. Это «Видение» — часть моей жизни.