Инна Булгакова - Последняя свобода

— В один день и в жизни, и в воображении.

— Но это мистика!

— Чья-то злая воля, мне кажется.

— Чья?

— Не знаю.

— Расскажите, пожалуйста, — глаза заблестели жадно. — Я так остро чувствую тайну. Пожалуйста!

Я нехотя начал, постепенно, к своему удивлению, увлекаясь:

— Молодой человек — Павел, начинающий прозаик с блестящими (по замыслу моему) задатками, — знакомится с Кощеем Бессмертным. «Это было у моря, где лазурная пена…»

— И я там же познакомилась!

— Словом, старик, пронесший через пламенные десятилетия грех смертоубийства, выбирает Павла своим наследником.

— У старика нет родственников?

— Правнучка.

— Вы ее хорошо знаете?

— Нет, но… Помню, например, прелестного ребенка на коленях у дедушки. Тогда, перед смертью, монах проклял убийц, и Кощей безумно боится, как бы проклятие это не перешло на девочку.

— Павел увлекается ею?

— Он любит Анну. Но недаром же старик выбрал именно его, почуял нечто родственное, раздвоенность и одержимость. Постепенно, день за днем, он увлекает юношу загадочным замыслом сбывшегося проклятия. Их было двенадцать плюс он, «главный». Эта дюжина и их потомки в течение семидесяти лет так или иначе уничтожены. Гибели каждого посвящена отдельная глава — рассказы Кощея. Сам же он наказан страшной милостью — бессмертием. Он не может наложить на себя руки, физически не может, пробовал: некие силы охраняют его, прогоняя смерть. Старик предлагает Павлу план.

— Какой?

— Убийства. Кощей оставит предсмертную записку и отпечатки пальцев на своем ноже.

— И Павел соглашается?

— Отказывается, осознавая, какую тягость возьмет на себя. Хотя старик стремится представить преступление как акт милосердия, своего рода эвтаназию, способную облегчить его переход в другой мир — блаженный, как он надеется, мир забвения.

Обман не удался — и Кощей нажимает на другие струны. Три соблазна. Первый — золото: он отдаст юноше потир — чашу для причащения сакральной кровью Христа. Бесценная византийская вещица с драгоценными камнями была похищена когда-то из монастыря. Молодой человек устоял.

— А второй соблазн?

— Любовь. «Я отдам тебе самое дорогое, что имею». — «Анна меня любит». — «Разлюбит. Над нею у меня есть власть». И все же после долгих колебаний юноша устоял.

— А перед чем не смог?

— Перед славой. «У тебя богатейший материал и настоящий творческий дар. Пережив мгновение убийства, судорогу моей смерти, ты обретешь уникальный, единственный в своем роде опыт — и добьешься золота, любви и громокипящей славы». Был назначен день.

— Анна знала?

— Нет, конечно. Но многое предчувствовала. В воскресенье она собралась на весь день за город, но по дороге передумала и зашла в церковь.

— Вы идеализировали эту девицу.

— Я писал свою вещь, с собственными образами… — «не имеющими отношения к действительности», — хотел я продолжить, но вдруг понял: поимели, да еще как!.. — Нет, не идеализировал. Анна — не религиозный человек, не так воспитана, но ощущает надвигающуюся катастрофу и инстинктивно ищет помощи. И находит. Один священнослужитель соглашается пойти к старику, боящемуся церкви, как черт ладана.

Между тем все готово: написана записка, в которой юноше завещаны чаша и невеста; оставлены отпечатки пальцев на ноже. В момент наивысшего напряжения раздается звонок в дверь. Старик бросается в прихожую — на пороге возникает монах в черном облачении.

— Посланный Анной?

— Да. Кощей в ужасе захлопывает дверь перед призраком, как полагает он, девятнадцатого года. Однако «явление» непостижимым Божьим промыслом переворачивает его душу, и он возвращается в кабинет с намерением оборвать мистификацию. Но — поздно! Одна воля противостоит другой — и юная, безжалостная побеждает. Нож проходит в сердце — появляется Анна и видит своего возлюбленного, в опереточных перчатках склонившегося над умирающим. Сейчас она закричит на весь мир: «Убийца!» Павлу ничего не остается, как покончить с ней.

— И все? — шепотом спросила поэтесса.

— Все. Наследник объявился, круг замкнулся, проклятие перешло куда надо — в вечность. Вино, которое пил перед смертью старик, пролилось и смешалось с кровью.

Какое-то время мы молчали, мне было несколько неловко за неожиданный словесный взрыв: не она мне — свои вирши, а я ей — свой опус. Наконец Ольга сказала:

— Какая фантастическая поэма!

— Реальность фантастичнее и страшнее, сударыня.

Жаркие послеполуденные лучи едва пробивались сквозь пышные занавеси — «золото в лазури», — и прошла по ним тень, словно пролетела снаружи ширококрылая птица.

— Где можно прочитать ваш роман?

— Нигде. Вот Горностаев обещает поспособствовать — знаете такого?

— Кто ж его не знает. — Ольга передернула плечами. — Собирался когда-то о моем сборнике статейку написать.

— Не собрался?

— Этот сатир любит красивых женщин.

Знамо дело, кто не любит… но — «сатир!» Гришка — самый старый мой студенческий друг — сатир?.. Чутко уловив мое удивление, она поправилась:

— Извините, если я задела…

— Ну что вы! Всегда приятно узнать о приятеле нечто новенькое.

В коммуналке на Каланчевке было нечем дышать — и так манил кукуевский дом в саду, где кровь, грех и тайна.

— Ты вчера заходил ко мне на дачу?

— Нет.

— Что ты у нас делал?

— Да ничего.

— Зачем приезжал?

Он опустил голову. Сейчас последует очередная порция откровенности или лжи. Молчание затягивалось, я не выдержал:

— Ты стер кровь с «Видения отроку Варфоломею»?

Юра взглянул в диком смятении и наконец подал голос:

— Там проступила кровь?

— Что значит «проступила»? Что все это значит, черт возьми! — Вообще-то мой праведный пафос со вчерашнего утречка несколько поубавился.

— Два года назад, — начал он многозначительно и монотонно, — я пережил Встречу, — последнее слово было произнесено явно с большой буквы.

— С кем?

— С монахом.

— И он тебя наставил на путь истинный?

— Мне так казалось, но теперь я сомневаюсь.

— Ладно, оставим монаха. Ты лучше скажи…

— Но он был у вас в саду, когда я пришел на свидание.

Я всмотрелся в воспаленные глаза — невроз навязчивых состояний, не иначе, — а ведь так на него рассчитывал.

— Я понимаю ваше недоверие, поэтому никому ничего не рассказывал. Но это правда, Леонтий Николаевич. Это перевернуло мою жизнь.

Что ж, попытаемся что-нибудь извлечь из этого несомненно искреннего бреда.

— Рассказывай.

— Меня влекло к вашей жене и мучило предательство. Вы для меня были солнцем, и ваш роман я воспринял как первое предупреждение.

— Какая такая бесовщина в моем романе, что вы все…

— Ведь Прахов умер.