Буало-Нарсежак - Брат Иуда [сборник]

Ах! Ах! Свершилось! Жонкьер отступает перед мадам Рувр.

– Я совершенно не намерена вмешиваться в его личную жизнь, – продолжает мадемуазель де Сен-Мемен. – Просто мне хотелось бы знать, есть ли у него к нам претензии. Он вполне мог высказать вам некоторые критические замечания в наш адрес, а я всегда готова их выслушать и принять к сведению.

– Нет, уверяю вас. Напротив, у меня такое впечатление, что мсье Жонкьер ни на что не жаловался.

– Но тогда почему же он желает нас покинуть? И куда собирается перебраться? В «Цветущую долину»! Он когда-нибудь говорил вам о «Цветущей долине»?

– Нет. Я понятия не имею о «Цветущей долине».

– Этот пансион – наш конкурент. Он недавно открылся. Удачно расположенный – на склонах Сен-Рафаэля. Но в конце концов, он не лучше нашего. И дороже при равном комфорте.

– Так вот, я совершенно не в курсе дела. И скоро ли господин Жонкьер намерен уехать?

– Он мне не указал никакой даты. Не привел никакой причины. Вы же знаете, какой он.

– Скрытный, знаю. Но мы все такие.

– Это очень неприятно, – продолжила она. – Никто еще не покидал «Гибискусы» по доброй воле. Больные ложатся в клинику, разумеется. Но они к нам возвращаются, если не… – (Жест бессилия.) – Но таков удел, общий для всех. Я задаюсь вопросом: как будет воспринят этот отъезд?

Она наклонилась ко мне:

– Должна вам чистосердечно признаться, господин Эрбуаз: я просто заболела на этой почве. Не могли бы вы вмешаться?.. Склонить его к тому, чтобы он передумал… Возможно, это просто минутный каприз. «Цветущая долина» себя так рекламирует! Вы оказали бы мне неоценимую услугу, господин Эрбуаз.

Я прекрасно понимал ее опасения, но меня не прельщала роль посредника… Я первым собирался покинуть «Гибискусы», да еще каким манером!.. Если Жонкьер пожелал уехать, это его личное дело.

– Почему вы не обращаетесь к господину Вильберу? – спросил я. – Может быть, он осведомлен лучше меня.

– Господин Вильбер! Об этом даже нечего думать! Чтобы он разболтал на весь дом? Человек он не злой, но обожает сплетни. Вы должны были это заметить. И при случае может быть очень опасен. По его милости у нас уже чуть было не произошла целая история в прошлом году. Обещайте мне попытаться, господин Эрбуаз.

Я обещал и провел ужасные полдня. Атаковать Жонкьера в лоб невозможно. С первого удара он пронзил бы меня насквозь и понял, что мне известна правда о нем и мадам Рувр. Возможно, он даже подумал бы, что на этот разговор меня толкнула мадам Рувр, что было бы невыносимо. Но тогда какой придумать обходный маневр? Я не мог сослаться на слухи, поскольку Жонкьер поверил свои планы одной мадемуазель де Сен-Мемен. В любом случае я мог нарваться на грубый окрик, что мне совершенно не улыбалось.

И вдруг наступило шесть часов. Я не почувствовал – впервые за многие месяцы, – как время меня разрушает. Оно протекло точно так, как это бывало раньше, когда я занимался трудным делом. Вместо того чтобы протянуть, я его прожил. Это было такое новое впечатление – сродни чудесному сюрпризу. Конечно же, я не излечился. Но мысли, часами тревожившие меня, воздействовали как успокоительное средство. Старая тупая боль в ноге, терзавшая меня годами, временно отлегла. Я черпал в этом хорошем самочувствии новую энергию. Я поговорю с Жонкьером, коль скоро это составляет часть лечения, которое сказывается на мне столь благотворно.

Ужин собрал нас вокруг стола всех четверых. Мадам Рувр, тщательно подкрашенная, похоже, ничуть не была задета сценой, которую я засек. Улыбчивая, превосходно владея собой, она обращалась к каждому из нас непринужденно и естественно, как женщина, привыкшая принимать гостей. И вдруг произошел инцидент. На вопрос Вильбера, как поживает ее муж, мадам Рувр ответила, что он начинает привыкать и радуется пребыванию в «Гибискусах».

– Должно быть, ему тут все-таки скучновато, – сказал Жонкьер.

– Ничуть.

– Тогда он – единственное исключение.

И тут Жонкьер посмотрел на меня так, словно призывал в свидетели неискренности мадам Рувр.

– Спросите у Эрбуаза, весело ли ему тут, – добавил он.

Я просто оторопел. Как это он учуял, что я задыхаюсь от скуки.

– Позвольте. Я…

Но он прервал меня.

– В детстве – школа-интернат. В молодости – казарма. В зрелом возрасте – брак. В старости – дом для престарелых. Воздуха! Воздуха!

Он встал и поднес ладонь ко лбу, как если бы почувствовал головокружение.

– Извините меня, – сказал он и направился в холл.

Я поднял салфетку, которую он уронил.

– Но что же это с ним творится? – удивился Вильбер. – Не иначе как приболел, если ушел сразу после супа при его-то завидном аппетите.

– У меня такое впечатление, что он чем-то рассержен, – заметила мадам Рувр.

Ни одной фальшивой ноты в голосе. Она уверенно разыгрывала вежливое безразличие, которым я любовался.

– Возможно, это припадок неврастении, – предположил я. – Или, скорее, наплыв черных мыслей. Время от времени такое случается со всеми нами. Достаточно какой-либо неприятности.

Это слово, по идее, должно было привести ее в замешательство. Я ждал, не знаю чего… что она моргнет, подожмет губы. Напрасно.

– Эрбуаз прав, – сказал Вильбер. – Неизбежно выпадают такие дни, когда ощущаешь тяжесть лет. Но сдерживаешься, черт побери! Возьмите, к примеру, меня, я утверждаю…

Он приободрился. Оставалось только слушать его, время от времени кивая, когда он искал одобрения. Он явно докучал мадам Рувр. И тем не менее она улыбалась, как бы побуждая его продолжать. Быть может, под этой маской любезности она кипела от нетерпения. Женское двуличие – я видел его на деле. Я захватил его с поличным. Я, кто так долго задавался вопросом и, впрочем, задается до сих пор: как Арлетта сумела до последнего момента утаивать свои истинные чувства… Так вот оно… она пряталась за такой же вот улыбкой, которая совершенно сбивает с толку, создает у вас впечатление, что вы умный, что вы нравитесь. А этот несчастный идиот Вильбер выставлял напоказ все свои старческие прелести. Засохший вдовец готов был зазеленеть. Еще немного – и, глядишь, он влюбится.

Мне и самому захотелось закричать: «Воздуха! Воздуха!» Но я не желал выглядеть грубым и ждал, пока мадам Рувр сочтет уместным удалиться, чтобы последовать ее примеру, не обидев Вильбера.

– Какая очаровательная женщина, – произнес он. – Нужно быть таким мужланом, как Жонкьер, чтобы этого не замечать.

«Бедный мой старик, – подумал я. – Да Жонкьер сделал свой выбор уже давным-давно!»

Я входил в свою спальню, как вдруг одумался. Жонкьер не может рассердиться, если я сейчас наведаюсь к нему справиться о здоровье. Оказию, какую я искал все послеобеденные часы, предоставил мне он сам, внезапно вспылив за ужином. И слово за слово, возможно, я смогу побеседовать с ним откровенно и узнать, почему он задумал уехать. Итак, я пошел и постучался в его дверь. Ответа не последовало.