Буало-Нарсежак - Брат Иуда [сборник]

– Но что я ему сделала? – спрашивает Люсиль.

– Ничего, – рассмеялся я. – Вы уделили ему недостаточно внимания. Знаете, ведь он улавливает все нюансы.

Я принялся разъяснять ей психологию Вильбера, и ко мне вернулось былое остроумие, которое ее явно восхищало.

– Перестаньте, Мишель! – сказала она, давясь от смеха. – Какой вы злой!

Люсиль схватила меня за запястье и тут же отпустила. Она зарделась.

– Простите. Это вырвалось у меня нечаянно.

– Тем лучше! – сказал я. – Значит, отныне я буду называть вас Люсиль.

Мы смущенно умолкли. Я мысленно ругал себя. Кто этот незнакомец, который теперь пустился ухаживать за женщиной без моего ведома? И как мне его обуздать? Люсиль отказалась от кофе, который я ей предложил. Она встала и протянула мне руку.

– Спокойной ночи, Мишель. До завтра, в тот же час, в библиотеке.

Ну и вот! Теперь я жду завтрашнего дня, и никакое снадобье меня не усыпит. Сон мне заказан. Меня одолевают вопросы. Пока я не проясню причин ее развода, характер ее ссоры с Жонкьером, покоя мне не найти. Но на это потребуется время! И я хочу быть уверенным, что, пока суд да дело, не влюблюсь. Старческая мнительность! В мои-то годы! Разве же Арлетта не поставила на мне крест отныне и навек…

Но в конце-то концов, Эрбуаз, полно тебе искать лазейку. Ежели ты с таким нетерпением ждешь завтрашнего дня, то о чем это говорит?

Клеманс:

– На вашем месте, господин Эрбуаз, я бы сменила врача. Разве же это дело, что ваш ишиас так затянулся. Вы и сами прекрасно видите: все эти уколы как мертвому припарки. Если вы станете колоться и дальше, то превратитесь в инвалида.

Вот пугающее слово, в котором звучит угроза окончательно выбыть из строя. Я протестую, спорю с Клеманс, как будто ее признание, что она преувеличивает, сможет заставить мою хворь отступить. Но ведь мне так необходима отсрочка. Из-за Люсиль! Чтобы прекратить этот разговор, я пообещал Клеманс обратиться к другому доктору. Она рекомендует мне врача, который пользует Рувра.

– Кстати, – спрашиваю я, – как его самочувствие?

– Без перемен.

Клеманс подозрительно глядит в сторону моего туалета, словно опасаясь, что председатель прячет там соглядатая. Она обожает всякую таинственность.

– Со здоровьем у него неважно. Это правда. Он в плачевном состоянии, – тихо говорит она, словно поверяя секрет. – Однако меня не разубедишь, что при всем при том он еще и ломает комедию.

– Почему?

– Почему? Да чтобы сильнее тиранить бедняжку жену, черт побери. Я не хотела бы прослыть злым языком, но бывают моменты, когда я спрашиваю себя: а может, он на ней что-то вымещает? Некоторые мужчины ничего не прощают.

Эти слова задели меня за живое. Я решаю отшутиться.

– У вас не осталось в жизни никаких иллюзий, – говорю я.

– Чего нет – того нет. И уже давно. Что же касается господина Рувра, то я доподлинно знаю, что он может ходить, когда ему это вздумается. Не далее как вчера Фернанда засекла его в коридоре.

– В котором часу?

– Примерно в два с четвертью – полтретьего.

– А я полагал, что после обеда у него тихий час.

– Возможно. Но стоит жене отлучиться, а в коридоре ни души, то почему бы не высунуть нос из берлоги и не устроить себе переменку. Все шито-крыто.

Нечего и говорить, что я все утро пережевывал слова Клеманс. Странный треугольник эти Рувры и Жонкьер. Какая драма разыгралась между ними? И если Рувр – ревнивец, то какую же пытку он переживает, когда Люсиль отлучается. Тут и беспокойство, и подозрение, и раздражение, толкающие его на то, чтобы выйти из квартиры, приходить и уходить как человеку, которому уже просто невмоготу усидеть на месте. Он притворяется спящим, чтобы ему было легче наблюдать за Люсиль сквозь полусмеженные глаза. По ее сверхосторожным движениям он догадывается, что она собирается уйти. Как она оденется? С кем встретится? Что скрывается за этим планом возродить библиотеку? Ревность? Знакомое чувство, когда рукам так и неймется от желания все крошить, всех душить. Да, мне оно хорошо знакомо!

А между тем Рувр не слишком опасен, по крайней мере с точки зрения физической силы. Но чего следует с ним остерегаться, так это его проницательности бывалого судейского чиновника, наверняка не утратившего привычки копаться в душах. К примеру, случись мне повстречаться с ним, разве же я не почувствую себя виновным в супружеской измене Люсиль? Я нарочно допустил такое преувеличение, чтобы себя предостеречь. К несчастью, выхода нет: ни для Люсиль, ни для меня. Нет и речи о том, чтобы покинуть дом. Мы прикованы к нему, и у нас нет возможности избежать встреч. Даже если бы Люсиль попросила пересадить ее за другой стол, что уже само по себе стало бы притчей во языцех, – мы неизбежно встречались бы в лифте, саду, в коридоре на нашем этаже, на автобусной остановке, в городе…

Иными словами, это заколдованный круг. Впрочем, в таком же положении тут находятся все, кто обитает в этом пансионе, – люди поссорившиеся, затем примирившиеся, затем неразлучные и снова охладевшие друг к другу. Все они своего рода атомы, которые беспрестанно притягивают одних, отталкивают других, и никого не заставить сменить заданную орбиту. Все мы стянуты в эту круговерть. Если я попытаюсь, скажем, избегать Люсиль, вести с ней только банальные разговоры, вначале она бы не поняла, а потом нас снова толкнула бы друг к другу логика вещей. Тогда зачем же с этим бороться? Конечно, Люсиль меня привлекает. И вот доказательство: нарушив обещание, сегодня она не пришла в библиотеку, и вторая половина дня была для меня сущей пыткой, потому что я по-прежнему бросаюсь в крайности, по-прежнему уязвим.

Не появилась она и к ужину. Что происходит? Рувр запретил ей спуститься сегодня вечером к столу? Я придумываю всякого рода объяснения. По части объяснений я мастак. Тут уж меня не остановишь. Если Рувру известно, что к чему в драме, разыгравшейся на террасе (а почему бы и нет?), их стычки наедине должны быть жуткими. Насколько спокойнее я жил до их приезда! Прежде я изнывал от скуки, но зато был избавлен от всякой тревоги. Принадлежал самому себе. Тогда как со смертью Жонкьера утратил то лучшее, чем обладал, – бесстрастие. И вот я снова познал нетерпение, надежду, ожидание. Я возненавидел Рувра. Разве это не глупо, хоть плачь?

Сегодняшний день полон волнений. Мне не хотелось бы упустить ни одной детали. В два часа я уже находился в библиотеке, готовя наклейки и начав собирать все книги на «Б». В четверть третьего приходит Люсиль.

– Здравствуйте, Мишель. Простите, что вчера я вас подвела. Не по своей вине, как вы догадываетесь.

Намек понятен. Он означает: «Мой старикашка был несноснее обычного». И сразу весь туман, сгустившийся в моей душе, рассеивается. Я весело принимаюсь за дело. Мы расставляем книги по порядку, клеим этикетки. Мы приятели. Как мне хочется, чтобы мы оставались приятелями. И не более того. И все же, после обмена ничего не значащими словами, меня охватывает беспокойство. Я иду приоткрыть дверь. Никого. Прислушиваюсь. Никакого шума.