Марина Серова - Русская мышеловка

Мой путь лежал мимо окон номеров третьего этажа. Мне нужно пробраться так, чтобы меня не увидели из номеров. Ага, вот и окна Кабановых! Я подтянулась на руках и повисла чуть выше и правее окна. Форточка была открыта, и изнутри доносился веселый, жизнерадостный смех. Пораженная, я изогнулась, повисла на одной руке и заглянула в окно.

Мне был виден только тот фрагмент комнаты, что ближе к окошку. На полу расстелен ковер с национальным орнаментом, как и во всех номерах «Шварцберга». Очевидно, покои Кабановых были класса люкс, потому что ковер вдвое шире и толще, чем у меня в комнате. На ковре лежали на животах маленький Ваня Кабанов и его учитель музыки. Сергей Дубровский хохотал, а мальчик катал взад-вперед красную пожарную машину. Надо же, а я совершенно забыла о существовании этого человека! Оказывается, учитель жив, здоров и даже играет с маленьким Иваном. Что ж, надо же кому-то заниматься ребенком…

Неожиданно мальчик поднял глаза и уставился прямо на меня. Я замерла. Но малыш, похожий на пастушка со старинной картины, не подавал виду, что заметил чужую тетю жуткой наружности, висящую на металлическом крюке за окном его спаленки. Я подняла свободную руку и приложила палец к губам. Малыш не сделал ни единого движения, которое могло бы выдать меня, он опустил свои чудесные ресницы и с удвоенной энергией принялся катать автомобильчик.

Я поспешно подтянулась и убралась оттуда. Вылезла на крышу и остановилась, балансируя. Крыша «Шварцберга» была предназначена для чего угодно, только не для удобства альпиниста. Главной ее задачей было, чтобы снег не задерживался на металлической поверхности. Ботинок на мне не было — влезть в них по стене невозможно, так что ледяной металл обжигал ноги. Я опустилась на колени и завязала скользящую петлю на другом конце привязанного к поясу шнура. Встала, примерилась и попыталась накинуть петлю на торчащий штырь антенны. С четвертой попытки мне это удалось, и я перестала опасаться, что поскользнусь и полечу с крыши в неласковый снег.

Я подергала шнур — антенна была закреплена на совесть и вполне могла выдержать мой вес. Я ухватилась за шнур и, перебирая руками, принялась подниматься к гребню крыши. Добравшись туда, я уселась на металлическом коньке. Конек нещадно резал зад. Со стороны я, очевидно, напоминала горгулью, сбежавшую с готического собора, или еще кого похуже. Я осмотрелась. «Глушилку» я заметила почти сразу — она чернела на фоне неба метрах в десяти от антенны. Пришлось отвязать страховочный шнур — его длины все равно бы не хватило. Балансируя на острие конька, я медленно дошла до прибора. Присела, с трудом сохраняя равновесие. В физике я несильна, максимум, на что меня хватает, — это взрывное устройство или акваланг. А тут явно было что-то высокотехнологичное. Нет времени разбираться, как эта штука работает. Поэтому я просто подняла не слишком тяжелую коробку размером с системный блок моего компьютера и несколько раз как следует приложила об крышу. Чувствительному прибору этого хватило. Коробка жалобно крякнула и раскололась, обнажив сложное электронное нутро. Я подняла голову. Над «Шварцбергом» гасли звезды, на востоке над перевалом поднималось зеленое предрассветное зарево. Я покрепче уперлась коленями в скаты крыши, достала из-за пазухи ракетницу, вставила единственный цилиндрик толстого патрона, взяла ракетницу обеими руками, прицелилась в небо и выпустила туда красную ракету.

Она взлетела с оглушительным шипением, озаряя окрестности «Шварцберга». Ракета висела в небе довольно долго — достаточно, чтобы Леодегрансу сыграть свою короткую партию. Когда медленное красное сияние погасло, меня уже не было на крыше.

Все, дело сделано. Сотрудники Интерпола, коллеги погибшей «Сольвейг», только что получили сведения о местонахождении Доплера, о том, что случилось в горном отеле. Да, и еще непонятную информацию про какого-то мальчика. Надеюсь, они знают, что с этим делать.

Стуча зубами, я ввалилась в номер Розенблюма и кинулась к радиатору. Прижалась к нему, как будто он был моим партнером в танго.

— У вас все получилось? — спросил толстяк. Он сидел в кресле, в руке «беретта», на коленях уже знакомый мне портфель. Кажется, «комиссар» решил не расставаться с деньгами.

Немного отогревшись, я пробралась в свой номер и нашла нормальную одежду. Заодно умыла окровавленное лицо. Как это бедный Ванечка не завизжал, увидев в окошке этакое чудище…

Я вернулась к Давиду Розенблюму. По дороге я прихватила ледоруб из запасов хозяина.

— Вам всегда все удается? — спросил толстяк, глядя на меня.

— Вовсе нет! — обиделась я, взвешивая ледоруб на руке. — Я постоянно теряю ключи от машины. Не могу справиться с простейшим компьютерным вирусом. Когда мою посуду, обязательно кокну пару тарелок. А если жарю яичницу, она обычно пригорает.

— Ни за что бы не подумал, — покачал головой Розенблюм.

— Я вам кого-то напоминаю? — догадалась я.

«Комиссар» резко встал, обрывая разговор.

— Пойдемте, Евгения. Доплер нас ждет.

— Доплер? — Я во все глаза уставилась на толстяка. — Нет-нет, наша первоочередная цель — освободить заложников. Тогда у Доплера не останется средств для шантажа, и его можно будет брать голыми руками.

Комиссар принялся было спорить, но внезапно позеленел и, схватившись за правый бок, тяжело опустился в кресло.

— Ничего, — простонал он в ответ на мой вопросительный взгляд. — Боюсь, я выбыл из игры. Я вам не помощник. Идите, спасайте ваших друзей.

Я смерила комиссара взглядом. Сейчас я ничем не могу ему помочь. Придется оставить его тут. По сравнению с заложниками его положение не такое уж плохое — пуля в голову ему не грозит.

Карабкаясь из подвала в кинозал по вентиляционной шахте, я размышляла о том, что сказал комиссар. Розенблюм назвал заложников моими друзьями. Но дело в том, что они мне не друзья. До приезда в «Шварцберг» я не знала никого из этих людей. А по приезде не мечтала свести знакомство ни с кем из них. Никто — пожалуй, кроме Гримальди, да еще Сергея Дубровского — не был мне симпатичен. А вот поди ж ты, я снова рискую жизнью ради их спасения. Издержки профессии.

Добравшись до того места, где вентиляционная шахта делала поворот перед кинозалом, я притормозила, поудобнее прихватила ледоруб и прислушалась. Услышанное мне чрезвычайно не понравилось. Судя по всему, Резвый сообразил, что его напарник и боевой товарищ мертв. Иначе бы Хромой давным-давно должен был вернуться. Свои чувства единственный уцелевший охранник вымещал на заложниках. Я слышала его ругань и звуки ударов. Интересно, что никто не сопротивлялся. Их было девять, а он один — и все-таки никто даже не сделал попытки обезоружить убийцу.