Евгения Михайлова - Верность как спасение [сборник]

Настя приехала к матери, как всегда, днем, когда Антон на работе. Время, которое она может провести с ним, для нее священно. Даже если его нет, он задерживается и не держит в голове мысль — позвонить ей. Для нее это ничего не меняет. Она приговорена его ждать. Валентина взглянула на нее и, чтобы набраться мужества, подумала именно об этом: как Настя сидит в одиночестве и ждет свободного мужчину. Он может все: поехать куда угодно, к кому угодно, он может пить, смеяться, радоваться. А Настя должна пропадать в своем отчаянии, от которого не хочет спасения ни от кого, кроме него.

И при всем при этом Настя так хорошо выглядела, что у Валентины заболели глаза. Никогда дочь не была такой красивой. Лето разогрелось только к своему концу. Август умудрился позолотить Настину кожу, хотя она никуда не ездила отдыхать. Настя не поправилась и не похудела, просто она стала женщиной уникальной привлекательности и соблазна. Валентина разбиралась в женской красоте и знала, что от чего бывает. Для того чтобы выглядеть как Настя, мало получить от природы счастливую внешность, мало быть выращенной, как чудо-цветок, мало уметь правильно питаться и спать положенные часы. Мало быть абсолютно здоровой. Мало даже быть просто счастливой, а может, это и вовсе не обязательно. Нужно лишь одно: быть желанной. Знать это каждую минуту, чувствовать, воспринимать как свое единственное предназначение.

Настя ласково смотрела на мать своими серыми глазами девочки-отличницы, а сердце Валентины закипало от ярости. Этот самый родной человек, это прекрасное создание, эта богатая личность, которая могла бы сделать столько доброго и полезного, осчастливить многих людей, — она почти вещь. Ее присвоили, украли, увели от матери, ее просто берут, ее употребляют, пьют, едят… Да, он казался Валентине почти людоедом, этот ненавистный Антон. И она сейчас сумеет это доказать Насте.

А внешне все было спокойно и мило. Валентина приготовила чудесный обед из Настиных любимых блюд, испекла пирожки. Сама она почти не ела, сидела и любовалась здоровым аппетитом дочери. Это так красиво, это так по-детски прелестно: Настя умеет получать удовольствие от вкусной еды. И вдруг опять удар по нервам: и так проявляется чувственность. Валентина представила то, что матери лучше не представлять. А она увидела, с каким восторгом ее Настя отдается Антону. Как блаженно опускает ресницы, как приоткрывает в изнеможении свой красивый рот… Как хочет оторваться и не может.

Откуда это в ней? Далеко не все определяется генетикой. Хотя, конечно, Валентина не знает, каким был весь ее давний род. Она знает родителей и ближайших родственников — все были скромными, работящими, ответственными людьми. Скромными именно в вопросах плоти. Женились, выходили замуж по уму. Главной была общность целей и забот. Преодоления. Валентина отпущенную ей природой чувственность расходовала по жизни крошечными порциями для особых случаев. Она могла бы их пересчитать по пальцам. И она никогда не общалась близко с такой женщиной, какой оказалась ее дочь. С бабочкой, летящей на огонь, с пчелой, тонущей в меде. Ради томительного и сладкого ощущения процесса.

На десерт у Валентины были торт и компот из абрикосов и груш. Настя восхищенно ахнула и продолжила свое пиршество с таким же аппетитом. Валентина убрала со стола грязную посуду, споткнулась о свой рабочий портфель, подняла выпавшую оттуда папку и положила на край стола. Посуду она мыла долго и тщательно. Валентина очень хорошо знала свою дочь, ее пристрастное любопытство, постоянную готовность к сопереживанию. Когда Валентина была практикующим врачом, Настя не раз проливала горькие слезы из-за того, что люди болеют, тяжело страдают, умирают… Валентину поражало и даже пугало это сострадание к тем, кого девочка не знала.

— Мама, — воскликнула Настя, когда Валентина вошла в комнату. — Какой ужас! Это же рентгеновские снимки одного месяца! Такое страшное изменение. Это рак?! Ты знаешь эту женщину? Теперь я понимаю, почему ты сегодня такая грустная.

— Ох, не хотела, чтобы ты это видела. Потому спрятала в портфель. Я не знаю эту женщину. Просто разговорилась с ее соседкой и взялась помочь. У меня есть знакомые онкологи. Эта больная совершенно одинока. Умирает сейчас одна. Соседка принесла ее снимки, историю болезни. Только у нее ключ от квартиры.

— Не могу поверить, что человека в таком состоянии отправили домой. Значит, это правда, что у нас из больниц выбрасывают вот так умирать? Что мы можем сделать, мама?

— Что тут поделаешь… Ты видишь, какой прогресс. Месяц назад ей диагностировали первую стадию рака, сейчас третья, на грани четвертая. Месяц назад операция была еще необязательна, сейчас уже бесполезна. Я сказала, что не знаю эту женщину. Но ее знаешь ты. Это Галина, бывшая гражданская жена твоего Антона. Она решила умереть, когда он ушел к тебе. Прости, но мне кажется, что ты должна это знать. Папка выпала у меня не случайно.

Настя вошла в тот день в квартиру Антона, как в зал суда, где ей вынесут приговор. Она не видела выхода. Они не могут жить дальше так, как будто из-за них никто не умирает в страшных муках. Они не могут расстаться, потому что так кончится Настина жизнь. А главное… Знал ли Антон, что Галина так больна, когда той ночью вошел в комнату Насти? Знал ли он все это время, что там такой ад, кошмар, боль и беспросветное одиночество? Если знал, как мог быть таким беспечным, счастливым, радостным… Мог смеяться, шутить, строить планы… Не было в нем и тени несчастья. Настя не могла бы это не заметить.

Впервые за все время Настя позвонила ему и попросила приехать быстрее. Хорошо тем женщинам, которые не злоупотребляют терпением мужчин по пустякам. Антон примчался через полчаса.

Он заговорил после большой, огромной паузы, казалось, она была длиннее всей их совместной жизни. И начал с ответа на последний вопрос:

— Да. Знал, конечно. Тогда это было серьезное, но еще не подтвержденное подозрение. Для того чтобы Галю развлечь, я и решил поехать на ту встречу. Я должен сейчас оправдаться? Как? Чем? У меня нет смягчающих обстоятельств. Просто было всего мгновение, чтобы схватить, присвоить, отобрать у жизни то, что показалось мне самым нужным, самым прекрасным, самым необходимым. Гале я собирался отдать все остальное — помощь, заботу, деньги. Да я бы кровь ей всю отдал за понимание. Но она ничего этого не захотела. Последней ужасной информации у меня не было, но я готов к тому, что ей ничего, кроме мести, больше не нужно. Легко оказалось это сделать, имея такой козырь. Я разговаривал с ее врачом после нашей поездки и формального разрыва. Он сказал, что прогноз хороший. С проблемой можно справиться без операции. И операция еще могла быть успешной. Но она приняла такое решение.