Юлия Михалева - Что скрывает снег [СИ]

Гостья, тем временем, восвояси не спешила. Украдкой заглядывая в щель, Василий видел, как она то стояла, переминаясь, то снова пускалась ходить вокруг дома, регулярно заворачивая и стуча в дверь. Так прошло не менее двух четвертей часа.

Однако шум, наконец, все же стих. Осторожно выглянув, Василий увидел, как женщина удаляется. Оставаться в доме больше не безопасно: она могла вернуться, и - кто знает? - привести за собой тех, кто разорил жилище. И, в лучшем случае, Василию пришлось бы ответить на вопросы, которых хотелось бы избежать. Сын генерал-губернатора решил рискнуть.

В гардеробе он обнаружил пальто-шинель с капитанским погоном. Авантюрно. В городе, где едва ли не пятая часть военных, он либо успешно затеряется среди них и останется незамеченным, либо же, напротив, его окликнут - а если при том и узнают, то тяжкой беседы не миновать.

Впрочем, в шкафу хранилась и женская шуба на лисьем меху. Василий скинул тулуп, в котором провел ночь, и не без озорства переоблачился. Он был тонок и мал в плечах, так что одежда пришлась точно впору.

Увидев сына в этом наряде, Софийский бы тотчас же влепил ему оплеуху и выслал с глаз долой, не теряя слов. Но его тот самый взгляд... он стоил моментов боли!

Василий закутался по самые глаза в цветастый женский платок и вышел, не притворив за собой дверь.

Но двинулся он не в резиденцию, а вновь в лечебницу. Больше идти было ровно некуда.

«Побуду для надежности денек, а потом уж точно к папеньке наведаюсь».

Василий старался идти спокойно и размеренно, сдерживая шаги, не спеша и не слишком опуская голову. Так, сопровождаемый удачей, он и дошел до места, не будучи никем остановленным.

Однако доктор все еще не появлялся.

Возле лечебницы как раз никто не стоял, а отдохнувший Василий уже не был столь щепетильным, что и уставший. Кроме того, он не намеревался ничего красть. Доктор бы точно все понял.

Поднявшись на сугроб, юноша, подпрыгнув, ухватился за низкий конек, и, повиснув на нем, выбил валенками окно мансарды. Звон получился гораздо более громким, чем он рассчитывал. Не медля ни секунды, Василий вперед ногами ввалился внутрь - и тотчас же оказался застигнут: в дверном проеме стояла фигура. Принадлежала она не доктору. Одновременно напуганная и обескураженная преступным вторжением и необычным одеянием гостя, отбросившего шаль, фигура не шевелилась. Впрочем, и Василию имелось, чему подивиться, начиная с очевидного - он не ждал здесь встретить людей. Однако, теперь стало ясно, и отчего дверь заперли изнутри, и отчего она не отворилась.

- Я к доктору, - не придумав ничего лучшего, объяснил Василий.

- Доктор уехал, еще в метель. В Алексеевку, оспу прививать. В округе нанаи, говорят, захворали, как бы не разнесли.

- Но как же: слыхивал я, он запил?

- Таким и уехал. Не впервые, чай.

- Далеко ушел, не скоро вернется.

- Да.

Василий замешкался.

- Давеча вы не зажигали свет.

- Да. Но ведь и вы не будете, ежели останетесь, верно?

Посчитав ответ гостеприимным согласием, Василий призадумался, чем исправить разрушения в мансарде. Ему приглянулся шкаф с бумагами: обширный, но по виду - не слишком тяжелый. То, что надо.

***

- Пока вы не можете уйти, господин учитель. Вы совсем не здоровы. Вам требуется неусыпный присмотр! Более того, вам точно надобна операция. Пожалуй, мы посмотрим на вас еще день-другой, а затем, ежели Черноконь так и не вернется, я сам ее проведу.

Доктор (Чувашевский предпочитал звать его про себя именно так, стараясь выталкивать из головы мысли о настоящем ремесле) вновь снял повязки с поврежденных ладоней и ступней, причинив нестерпимую боль. Она заставляла на время забыть даже о расшибленной голове, не говоря уж о душевных муках.

Растирая каждую рану марлей, вымоченной в спирту, фельд... то есть доктор говорил слова не менее мучительные, чем те действия, что производил. Чувашевский вновь ощутил на своих щеках сырость непроизвольных слез.

Вся ситуация сложилась настолько абсурдно и плачевно, что Чувашевский более не сомневался: несмотря на все пережитые ранее трудности, эта - несомненно худшая из того, что с ним до сей поры случалось. Истинно, бес попутал его посетить проклятый оплот блудниц!

Чувашевский принялся вслух читать «Отче наш».

- И верно, помолитесь. Это лучше, чем кричать. И, все-таки, постарайтесь не дергаться: от этого я повреждаю вам пузыри. Вот, посмотрите-ка на своих соседей - вытерпели куда больше вас, а молчат.

Сколь глупая, грубая шутка, вновь напомнившая об ужасе ситуации: о том, что учитель лежал среди тел в мертвецкой! Однако, несмотря на варварское высказывание, фельдшер все же заботился о Чувашевском. Кроме мучительных процедур, ставил усыпляющие уколы и давал микстуру, от которой боль уходила и на короткие минуты становилось покойно на душе. И, помимо того, он сказал правду: в отличие от тех, кто лежал на иных столах, учитель все еще оставался жив.

- Какой сегодня день? - вдруг спросил Чувашевский.

- Кажется, воскресенье, - отвечал фельдшер, произведя подсчеты. Учителю сдавалось, что за все время, минувшее с ужасного дня, тот ни разу не покидал управы.

- Совсем свело. Даже если вы меня выпустите, я во всяком разе не успею и на поздний молебен, - огорчился учитель.

- Разве вы не знаете? - удивился врачеватель. - Молебен не состоится.

- Как же так? Отчего? - встрепенулся Чувашевский, испытав неприятное предчувствие.

- Верно, а я и запамятовал: его как раз внесли, как вы уснули после морфия. Именно потому я и успел его бегло осмотреть.

- Кого же? - нетерпеливо вскрикнул учитель.

- Отца Георгия, - фельдшер указал кивком головы на очередной стол, покрывшийся буроватым сукном.

- Не может быть! Боже!

- Увы. И, знаете, думаю, господин помощник прав: это одна банда. И господин полицмейстер, и отец Георгий убиты одним способом: у них рассечена яремная вена. Это вот здесь, на шее, - фельдшер указал на Чувашевском. - Но орудия разные. Отца Георгия зарезали довольно широким ножом, лезвие которого, полагаю, каким-то образом дополнительно обточено вручную. Так часто делают. Однако и господин полицмейстер, и госпожа Вагнер убиты одним и тем же ножом, весьма необычным: очень тонким и длинным... Но, в отличие от господ, чья смерть, вероятно, стала весьма скорой, даме самым изуверским способом вспороли живот. При всех различиях все три случая в чем-то схожи, вы не находите?

- О боже мой! Боже мой! Зачем вы мне все это рассказываете? - напасти Чувашевского дополнились подкатывавшейся к горлу тошнотой.

Дверь в мертвецкую отворилась. Морщась и зажимая носы, вошли трое. Тот, что нынче возглавлял городскую полицию и давеча представился, как Деникин - худой, долговязый, с капризным лицом и удивленно приподнятыми бровями. Его помощник Ершов, чей брат числился в учениках Чувашевского - невысокий, смуглый, пухлогубый, с курчавыми жесткими волосами мавра. И третий - великан с кулаками величиной в хлебную буханку. Бороду они уже который день не брили, да и одежду не сменяли.