Ольга Ракитина - Гувернантка

— Да, вступил в связь…

Шумилов кивнул Шульцу, чтобы тот внес услышанное в протокол.

— А откуда вам это известно? — продолжил он.

— Она сама рассказывала.

Шумилова точно обухом по голове ударили. Он не мог поверить в то, что Жюжеван стала сплетничать о подобном с домашней прислугой. Яковлева явно лгала, но для чего она это делала сказать было невозможно.

— Когда и при каких обстоятельствах Жюжеван Вам об этом рассказала?

— Когда рассказывала? Да давно уже, я и не упомню… Как-то раз на кухне сидели, я и говорю: скоро, мол, вас, Мария, под расчет подведут — Наденька-то подрастает, а она мне, мол, не уволят, Николаша теперь без меня не сможет обходиться, ему как мужчине нужна опытная женщина. И очень так засмеялась. Да я и сама догадалась после случая с рубашкой.

— Этот разговор проходил при свидетелях?

— Сейчас не упомнить. Может, да. Вы поинтересуйтесь у Радионовой, Вы ее после меня будете допрашивать.

— То есть, твердо Вы этого не помните, — подытожил Шумилов, — А что это за «случай с рубашкой»?

— Ну, однажды, еще перед Рождеством, я меняла белье и заметила на подоле ночной рубашки Николая пятна… ну… особые пятна. Как на супружеских постелях бывают, — она произносила слова быстро, но то и дело останавливалась, словно для того, чтобы перевести дух.

— Вы говорите о пятнах спермы, мужского семени?

— Ну да, мужского семени… Он увидел, что я их увидела и испугался. Схватил рубашку и одним махом подол вжик — и оторвал. А мне говорит: «Матрена, не говори никому, что видела, скажешь, что прачка рубашку порвала». Дал денег, рубль. А что мне оставалось делать? Я никому ничего не сказала. Да только мне же это и вышло боком.

— То есть?

— Да вот так! — она обозленно посмотрела на Алексея Ивановича, — Когда принесла белье от прачки, он же сам и начал при Софье Платоновне возмущаться: «Что за безобразие! Кто это мою рубашку испортил!» Софья Платоновна давай меня ругать, как это я не досмотрела и приняла у прачки испорченную рубаху. Мне за мое же добро и досталось! Рубль, конечно, душу греет, да только за этот рубль столько наслушалась… С грязью смешали, а ведь состоятельные люди, вроде бы.

— Скажите, а у Николая и м-ль Жюжеван не было ли в последнее время ссор, выяснений отношений?

— Не знаю я ничего. Не слышала.

— Ну, хорошо. Распишитесь в протоколе и можете быть свободны.

Матрена старательно, высунув кончик языка, вывела на каждой странице протокола свои загогулины и собралась было уже выйти за дверь, как Шумилов остановил ее фразой:

— Матрена, один вопрос Вам без протокола, сугубо между нами: а сам полковник Прознанский в каких отношениях был с гувернанткой?

Он, видимо, застал горничную врасплох; строго говоря, Шумилов и сам толком не знал как лучше ему спросить, вопрос слетел с губ без всякого предварительного обдумывания. И Матрена на простой незатейливый вопрос ответила тоже просто и незатейливо:

— А его превосходительство во всём снимает первую стружку.

И бесшумно выскользнула из кабинета.

Допрос няни Алевтины Радионовой начался почти сразу же после допроса горничной. Женщины даже столкнулись в коридоре и обменялись сочувственными взглядами. Шумилов понимал, что для малограмотных и очень провинциальных по духу женщин свидетельство по уголовному делу, да тем более, связанном с убийством, крайне непростое испытание. А уж свидетельствовать об интимной стороне жизни своих хозяев означало попасть в весьма щекотливое положение и рисковать потерей места. Да что там места! Полковник жандармерии мог свести счеты куда коварнее, нежели просто выгнать из дома. Он мог обвинить в краже, отнять паспорт, и даже отправить в административную ссылку. При его возможностях он мог организовать самое изощренное внесудебное преследование, абсолютно законное по своей форме. Бороться с таким человеком люди из народа вряд ли могли.

Няня была постарше, чем Матрёна Яковлева, по лицу ее тонкой сеточкой бежали морщинки, собираясь у глаз и в уголках губ. Выражение доброты и невозмутимости так прочно приклеилось к ее физиономии, что не покинуло ее даже сейчас, когда предстояло отвечать на каверзные — она чувствовала это! — вопросы молодого следователя.

Более умудренная в житейских делах Радионова в своих выражениях была более осторожна, нежели Яковлева. Но в целом она подтвердила показания Матрены о том, что Мариэтта Жюжеван хвасталась о своей интимной связи с молодым Прознанским. Относительно оторванного подола рубашки Радионова заявила, что разговор об этом слышала слышала, да только саму рубашку не видела.

Окончив допросы и отпустив Никиту Шульца Шумилов надолго задумался. Перед ним лежал листок с вопросами, которые надлежало задать в ходе допросов Яковлевой и Радионовой. Вопросов этих было вроде бы немного, но все они выглядели очень конкретными: каковы были отношения Николая Прознанского и Жюжеван? доводилось ли прислуге находить следы интимной близости Николая с женщиной? доводилось ли прислуге слышать разговоры об интимной близости Николая с какой-либо женщиной? Почему-то Шидловский не сформулировал никаких вопросов о ядах и химических опытах покойного, о том, что Коленька Прознанский травил мышьяком синиц и ёжиков. А ведь прислуга должна была видеть следы эти странных исследований! Почему-то Шидловский не захотел поинтересоваться отношениями супругов Прознанских, а ведь эти отношения тоже весьма влияли на климат в семье.

Но самое интересное заключалось даже не в этом. Фактически Шумилову не пришлось озвучивать вопросы помощника прокурора окружного суда: явившиеся свидетели сами все рассказали, лишь для виду посокрушавшись что мало о чём знают. Обе женщины сами наводили разговор на нужную тему. Что это за поддавки?

Если связь между Николаем Прознанским и Мари Жюжеван действительно имела место, то тогда можно выстроить логичную версию об отравлении из ревности. Однако, Алексея Ивановича что-то смущало.

Можно ли поверить, чтобы француженка стала откровенничать на кухне с горничной? У первой — хорошее образование и манеры, яркая внешность, заслуженное уважение членов семьи; вторая — обычная хабалка, малограмотная, косноязычная, хитроватая. Можно ли поверить, что столь разные женщины пустятся в откровенные беседы? Разве что на необитаемом острове, да и то вряд ли. Как они вообще могли разговаривать на кухне: сели за стол и начали лузгать семечки? Шумилов пытался мысленно представить подобный разговор, его завязку и течение, но воображение пасовало.

Неужели Жюжеван настолько глупа, что станет распространять о самой себе порочащую информацию? Нет. Однако, обе свидетельницы в один голос твердили, что подобный разговор имел место. Оговаривают Жюжеван? С какой целью? Бабская месть? Оговорить ненавистную француженку и отправить ее в каторгу… за что?