Ольга Ракитина - Гувернантка

«Я просто как Золушка должен крутиться», — с неожиданным даже для самого себя раздражением подумал Шумилов. Но внешне он никак этого не показал и лишь кратко спросил:

— Вадим Данилович, а что у нас будет в качестве контрольных образцов для работы графологов?

— Конечно же, записи и письма Жюжеван. Я завтра с утра заеду к Прознанским, заберу у них письма и записки гувернантки, у них таковые точно есть.

Шумилов тут так и крякнул. Он не предполагал, что маховик уже так запущен. Он был готов предложить экпертам для сличения почерков и многие другие документы, например, письмо Веры Пожалостиной, а также тетради с записями химических опытов Николая Прознанского. Очень интересным мог оказаться результат сличения текста анонимки с почерком матери покойного, а также его отца. Причем, каковым оказалось бы конечное заключение экспертов Шумилов даже боялся гадать: до такой степени результат был непредсказуем.

— Вадим Данилович, Вы это говорите серьезно? — спросил Шумилов.

— Разумеется, что Вас смущает?

— Но что у нас есть против Жюжеван?! Даже если — хотя я в это не верю! — но даже если она имела интимные отношения с мальчиком, в два раза ее младше, то каков был мотив его убийства?

— Ну-у, Алексей Иванович, — Шидловский артистично развел руками и состроил заговорщическую мину, — ну Вы-то, работник следствия, будьте реалистом!

И после этой загадочной фразы, так и не понятой Шумиловым, помощник окружного прокурора выскочил за дверь. Шумилов остался стоять на месте, пораженный как самим этим разговором, так и его неожиданной концовкой. В этот момент Алексей Иванович впервые испытал очень странное и неприятное чувство: ему показалось, что некие (притом, очень важные) события происходят без его участия и он остается в полном неведении о скрытых пружинах, влияющих на принятие его начальником решений по этому делу.

Шумилов потратил чуть больше часа на оформление назначения почерковедческой экспертизы и отбор двенадцати графологов из списка официально допущенных к такого рода исследованиям лиц. Восемь из двенадцати человек были опытными преподавателями чистописания и русской словесности в гимназиях города и филологического факультета университета, еще четверо работали в канцелярии Правительствующего Сената. Последние традиционно считались лучшими специалистами в Империи по почеркам и установлению авторства. Об экспертизах сенатских секретарей ходили легенды: рассказывали, что посмотрев один раз на анонимку эти люди могли спустя годы узнать руку автора, они, якобы, определяли по почерку не только пол, возраст и род занятий автора текста, но и его место проживания и даже учебное заведение, в котором аноним мог учиться.

Все эксперты-почерковеды получали за свои заключения доплату к жалованию. Результат экспертизы оформлялся в виде одного документа, текст которого вырабатывался в ходе совместного обсуждения всех участников экспертизы. Если кто-то из них оставался несогласным с мнением большинства, то свое суждение он оформлял в виде особого мнения, прилагавшегося к основному заключению.

Оформив двенадцать повесток, которыми эксперты вызывались в прокуратуру окружного суда к завтрашнему полдню, Шумилов передал их в канцелярию. Далее повестки попадали в руки судебных рассыльных, которые в течение нескольких часов должны были отыскать получателей и вручить им расписки под роспись. Система эта работала четко и сбоев практически не давала.

Покончив с формальностями, Алексей Иванович покинул прокуратуру и направился к Ивану Виневитинову, еще одному другу Николая Прознанского из списка Спешнева. Иван жил в небольшой холостяцкой квартире на Лиговском. Этот петербургский район во все времена почитался не очень престижным, имел высокую уличную преступность, но жажда Ивана избавиться от опеки строго отца была столь велика, что он предпочел жить здесь в одиночку, нежели делить с отцом фамильный особняк на Фонтанке.

Впрочем, как понял Шумилов попав в квартиру Ивана Виневитинова, одиночество это было весьма условно. Комнаты и прихожая хранили выразительные следы вчерашней дружеской попойки: на большом круглом столе, на буфете и даже на подоконниках стояли пустые бутылки из-под шампанского и коньяка, грязные тарелки и стаканы, валялись апельсиновые корки и витал неистребимый запах жженки. Видимо, вчерашняя пирушка удалась на славу, потому что Иван, невзирая на послеобеденный час, был все еще в домашнем халате, с помятым, несколько отекшим после сна лицом. Разговаривать ему с Шумиловым явно не хотелось, видимо, мысли были заняты другими совсем другими проблемами — как поправить здоровье, например. Однако отмахнуться от должностного лица в прокурорском мундире он не рискнул.

По большому счету, молодой человек в халате не сообщил Шумилову ничего нового. Все, что Алексей Иванович выудил у этого отечного отпрыска аристократического рода свелось к весьма кратким и конкретным тезисам: 1. Ни о какой радикальной группе, членом которой мог бы быть Николай Прознанский, Виневитинов не знал и никогда не слышал; 2. Круг интересов Н. Прознанского, как и всех членов его приятельского кружка, ограничивался вечеринками на квартирах, флиртом «с мещаночками», развлечениями с выездами в театры и ресторации, а также учебой в университете; 3. О связи Прознанского с гувернанткой Жюжеван Виневитинов слышал от самого Николая, который рассказал об этом за ужином в ресторане, но рассказу этому Иван не поверил, поскольку «такого мифомана, как покойный Николя, надо еще поискать»; 4. Роман с Верой Пожалостиной, закончившийся для Николая отставкой, действительно, имел место, но покойный по этому поводу не очень переживал, поскольку он, Иван Виневитинов, «открыл ему глаза на порочный нрав женщин и подставил дружеское плечо».

Дожидаясь, пока Шумилов оформит протокол допроса, Иван откровенно зевал, давая понять, что его нимало не волнует происходящее. Под конец Виневитинов многозначительно сообщил, что помимо филологического факультета университета посещает отделение восточных языков при Азиатском департаменте МИДа, где изучает фарси. Он произнес несколько фраз на этом языке, которые непривычному русскому слуху могли бы показаться обычной матерщиной, и по-видимому, остался чрезвычайно доволен своим остроумием.

Визиты к Штрому, Пожалостину и Федору Обруцкому также не внесли в дело ничего нового. Их показания совпадали даже в мелочах. В какой-то момент Шумилов заподозрил, что молодые люди успели сговориться и сейчас банально водят его за нос, отделываясь малозначащими рассказами. Но подумав хорошенько, Алексей Иванович решил все же, никто его обманывать не пытается: жизнь молодых людей на самом деле была таковой, как они ему рассказывали. Молодые люди не были обременены поиском денег, их не мучили болезни и немощи, все они были молоды, здоровы и красивы и им не приходилось задумываться о бренности всего этого. Потому жили просто и беззаботно. Можно ли было их в этом винить?