Ольга Ракитина - Гувернантка

Вадим Данилович не торопил своего молодого коллегу, наблюдал за Шумиловым с ленивым спокойствием.

— Дамочка, видите ли, хочет очных ставок. Будут ей очные ставки! — процедил, наконец, Шидловский, — Возни, нам конечно… Но деваться некуда — теперь это дело под контролем прокурора города, так что мы сделаем все, чтоб комар носа не подточил на суде. И передопросить всех придется, точнее, тех, кто против неё свидетельствует. Я сам этим займусь. А вам, Алексей Иванович, придется ехать опять к Прознанским, искать дневник. Это, конечно, не шутка — такая улика. А, впрочем, может его и не было, дневника-то?

Алексей Иванович подумал про себя, что дневник скорее всего существует, вряд ли обвиняемая стала бы это выдумывать, тем более, если сама признается, что его не читала, а значит и не может знать наверняка, что там. Другое дело, захотят ли родители его выдавать. Коли ранее они этого не сделали, значит, у Прознанских-старших существуют веские причины не рассказать о нём следствию. «Впрочем, — решил Шумилов, — не следует забегать вперед, сначала дневник надо найти».

— Мне кажется, в позиции Жюжеван есть своя логика. О какой ревности со стороны обвиняемой можно говорить, если Николай Прознанский получил «отставку» за месяц до смерти? Пожалостина никак не грозила отношениям Жюжеван с Николаем.

— А логику здесь искать и не надо, — возразил Шидловский, — Женщины склонны к аффектации. Гувернантка поняла, что отношения с молодым человеком себя исчерпывают. Видимо, не могла с этим смириться.

— В такого рода предположениях можно очень далеко зайти. Давайте обвиним Жюжеван в подготовке убийства, скажем, Веры Пожалостиной. Или ещё какую-нибудь несуразицу выдумаем! Но мы же все-таки должны отталкиваться от фактов.

— Прекрасно, Алексей Иванович, вот и оттолкнитесь от фактов, — язвительно предложил Шидловский.

— Мне совершенно непонятно почему Жюжеван, еще трое суток оставаясь в доме своей жертвы, не уничтожила яд. Ничто не мешало ей вылить остаток морфия из банки и залить туда микстуру. И мы бы никогда не догадались каким образом яд попал в организм Николая Прознанского.

— Я Вам прекрасно объясню почему наша преступница не вылила яд, — азартно сказал Шидловский.

— Сделайте одолжение!

— Она не предполагала, что подозрения в убийстве вообще возникнут. Потому никаких защитных мер не предприняла.

— Ваш довод ничего не объясняет. Ей бы следовало вылить яд в силу элементарной предосторожности. Вы говорите о Жюжеван как о дурочке, а между тем, она очень даже неглупый человек.

— Я это понял из её заявления Сабурову, — опять съязвил Шидловский.

— Слишком поздно, Вадим Данилович, — теперь уже съязвил Шумилов, — Давайте я Вам расскажу другую историю, гораздо более вероятную, нежели ту, что слышал от Вас.

— Я весь внимание.

— Вечером 17-го Жюжеван давала Николаю настоящую микстуру. Эта же микстура — заметьте, безвредная! — оставалась в нашем пузырьке и утром 18 апреля. Николай умирает и его мать забирает пузырек в свою комнату. А через два дня пузырек возвращается в комнату покойного и ставится на тумбочку у изголовья. В нем уже морфий. Очень много морфия, дабы сразу приковать наше внимание. Этот пузырек как заряженное ружье в театрально драме, висящее на стене. Понимаете, что я хочу сказать? Но никто, кроме убийцы, не знает, что там яд. И Жюжеван этого не знает. Поэтому она спокойно спит третью ночь в этой комнате и не подозревает, что убийца уже «подставил» ее вместо себя. Яд остался в пузырьке только потому, что его присутствие там ни в коей мере не грозило убийце разоблачением.

— Замечательно, Алексей Иванович! Осталось только сказать, как же было осуществлено умерщвление Николая Прознанского.

— Он умер от яда, полученного не под видом микстуры. Например, от отравленной морфием папиросы.

— Может быть, покажете пальцем на убийцу и объясните его мотив?

— Нет, пока не покажу. Я лишь пытаюсь убедить Вас, что с той доказательной базой, что собрана по настоящему делу, не следовало обвинять Жюжеван в убийстве. Между ревностью и убийством нельзя ставить знак равенства.

— По крайней мере, Вы согласились, что наша французская мамзель ревновала молодого Прознанского, — раздраженно проворчал Шидловский. То, что он назвал обвиняемую «мамзель» свидетельствовало о его крайнем возмущении.

Шумилов почувствовал, что Вадим Данилович, упорно стоит на своей версии и воспринимает все, противоречащее его суждению, как досадную помеху. Впрочем, Шумилова не могло не радовать то обстоятельство, что помощнику прокурора, хочет он того или нет, все же придется разбираться с жалобой Жюжеван. Шидловский был раздражен ее обращением прокурору окружного суда и не скрывал этого, но в своем дурном расположении духа Вадиму Даниловича следовало корить лишь самого себя. Он действовал, не советуясь с Шумиловым, и поставил себя в затруднительное положение самостоятельно. Пусть теперь поломает голову над тем, как из него выходить.

С такими мыслями Шумилов ехал к дому Прознанских. На душе было как-то скверно. Он представлял, с каким лицом его встретит Софья Платоновна и что ответит на просьбу предоставить в распоряжение следствия дневник покойного. Объяснение могло получиться не в меру эмоциональным и вздорным.

Швейцар Сабанеев был на своем месте. Он вышел из-за витражной загородки, щелкнув каблуками, поздоровался. Дверь в квартиру Шумилову отворила Матрена Яковлева, горничная, которую он допрашивал в прокуратуре. Женщина приняла у него пальто и проводила в небольшую гостиную, служившую, по-видимому, Софье Платоновне и кабинетом: в углу стояло небольшое, красного дерева, бюро, на нем лежали бумаги, счета и большая бухгалтерская книга. Софья Андреевна посмотрела на Шумилова поверх круглых, смешных очков, державшихся у неё на кончике носа. Шумилов едва успел поздороваться, как внезапно раскрылась дверь и из смежной комнаты вошел полковник. Он выглядел по-домашнему и был облачен в просторный атласный стеганый халат, перехваченный поясом с кистями.

— Что здесь происходит? — с весьма решительным видом спросил он. Ну, прямо-таки, коршуном слетел.

— Шумилов Алексей Иванович, — на тот случай, если полковник позабыл его имя-отчество представился Шумилов, — делопроизводство помощника прокурора окружного суда Шидловского. Если припоминаете, я в составе следственной группы производил в вашем доме обыск.

— Слушаю Вас, Алексей Иванович.

— Следствию стало известно о существовании важного документа — дневника Вашего сына Николая — который не был приобщен к делу в ряду прочих его бумаг.

Шумилов заметил, что супруги переглянулись, но лица их оставались непроницаемы, ни один мускул не дрогнул. Алексей Иванович нутром почувствовал: тетрадь точно существует, но родители сейчас начнут запираться. Шумилов поспешил продолжить, пока они не наговорили гору лжи, усложняя и запутывая ситуацию.