Алексей Ракитин - Скопец

— Я узнал… так, буквально краем уха услышал… что это было непростое здание. Это был дворец скопческой империи. Там был трон Кондратия Селиванова, тронный зал… Для скопцов это было святое место. Не удивлюсь, если узнаю, что они ходят туда на поклон, как православные паломники ходят на поклон в Печоры или в Святую Землю…

Василий Соковников остолбенело уставился в лицо Шумилова, словно бы ожидая, что тот сейчас же рассмеётся и скажет, будто пошутил. Шумилов не смеялся. Василий смотрел на него крайне озадаченно. Наконец, выдавил из себя:

— Ничего подобного не слышал. Впервые узнаю об этом от вас. Но, принимая во внимание прошлое Николая Назаровича, я думаю, что… сие могло иметь место.

— Хорошо, Василий, давайте сделаем так… — Шумилов примолк на секунду, проверяя, насколько внимательно слушает его собеседник, — вам достались в большом количестве приходно-расходные книги Николая Соковникова прошлых лет. Не поленитесь, пролистайте их самым внимательным образом и посмотрите… посмотрите, кому и за какую сумму ваш дядя отдал дом на Знаменской.

— Да-да, я вас понял, — закивал Василий.

— Вопрос не в сумме как таковой, хотя и она немаловажна. Речь сейчас идёт о другом: передача дома могла сопровождаться какими-то записями личного характера: «шельмец», «подлец», «тварь», «падаль», «сожрал — не подавился», «выплюнул — отдал»… Понимаете? Русский язык, как известно, велик, могуч, трепетен и всё терпит. — Шумилов щёлкнул пальцами, стараясь объяснить свою мысль и именно сейчас не находя нужных слов. — Я хочу понять, как складывались отношения вашего дяди со скопцами в самом начале его жизни. Он от них откупился или всё же как-то поборол? Это очень может помочь вам, понимаете, Василий?

— А может, это совсем даже и неважно? Ну, в самом деле, какое сейчас имеет значение, что там творилось с Николаем Назаровичем сорок шесть лет назад? Сам-то Николай Назарович уже умер!

— Может быть, это и так. Да только его опыт, может вам, Василий, ценную службу сослужить. Не спешите забывать прошлое. Я неоднократно убеждался в том, что события, связанные с большими деньгами, всегда отбрасывают длинные тени.

Утром следующего дня сыскные агенты Агафон Иванов и Владислав Гаевский начали свой рабочий день с краткого доклада начальнику Сыскной полиции действительному статскому советнику Ивану Дмитриевичу Путилину. С их слов выходило, что преступление на даче покойного купца Николая Назаровича Соковникова действительно было совершено.

— Получается, что известный всей столице богач денег в доме не держал, что смешно и прямо абсурдно, — подвёл итог докладу Иванов. — Кроме того, нам так никто и не смог показать весьма ценный образ Святого Николая Угодника, прямо названный в завещании покойного. Его просто-напросто нет в доме. Посему мы просили бы вашей санкции, Иван Дмитриевич, на оформление обыскного ордера, дабы покопаться в квартире Селивёрстова.

— Я понял ваши подозрения в адрес этого человека, — кивнул начальник полиции, — но не следует переоценивать их важность. Вполне возможно, что его «подставили», а он по своему недомыслию «подставился». Понимаете, что я хочу сказать? Там целый ряд лиц должен вас заинтересовать: и купец Локтев, и лакей, и плотник, заделывавший окна. Все они заходили в спальню и пребывали там неопределённо долго. Не один только Селивёрстов «засветился». Далее: что это за список у тебя в руках, Агафон?

Путилин кивнул на несколько листов бумаги, с которыми Иванов зашёл к нему в кабинет.

— Тут у меня несколько списков, ваше высокопревосходительство. Первый — это список друзей покойного. Так сказать, его ближний круг. Те, кто попал в завещание и кто не попал, — пояснил Агафон.

— Покажи-ка, — Путилин взял бумаги и принялся их читать, по ходу задавая вопросы. — Кто такая Епифанова? Никодим — это какого монастыря игумен? Купец Куликов — это который из трёх?

Агафон и Владислав в два голоса принялись объяснять начальнику кто есть кто в списке. Путилин вроде бы остался доволен и, пробормотав что-то вроде: «явных бандитов тут нет», на секунду задумался. Агафон между тем продолжал:

— Второй список — это люди, побывавшие в услужении у Николая Назаровича Соковникова в течение последнего года. Мы узнали, что скопец служителей своих притеснял, мог обидеть незаслуженно, и вообще скор был на расправу. Так что мы взяли у управляющего список людей, бывших в прислуге у покойника, так, на всякий случай, вдруг фамилия какая знакомая мелькнёт…

— Ну-ну, — закивал Путилин, — И как, фамилия мелькнула?

Он принял из рук сыскного агента ещё пару листов, принялся их читать.

— …Васька Чебышев, — негромко уронил Агафон и примолк, давая возможность Путилину самому сообразить, что же эта фамилия может значить.

— Васька Чебышев? — задумчиво повторил начальник Сыскной полиции. — Уж не тот ли?

— Он самый, Иван Дмитриевич, — кивнул Агафон.

— Только я его что-то в этом списке не вижу.

— А его в этом списке и нет. Этот список составлен управляющим, и господин Селиверстов то ли забыл Ваську включить в него, то ли почему-то не захотел… Зато Васька Чебышев присутствует в другом списке, в том, который подготовил по нашей просьбе пристав, — с э тими словами Агафон подал Путилину последние листки, которые до того держал в руках. — Мы попросили пристава дать нам список работников покойного Соковникова, чьи паспорта регистрировались Лесной частью на протяжении последнего года.

— Вот там-то Чебышев и всплыл, — добавил Гаевский.

— Ага, вот оно что, — усмехнулся Путилин, — Слукавил, выходит, господин управляющий…

— Ну, вроде как, — с усмешкой переглянулись сыщики.

Василий Иванович Чебышев был не то чтобы легендой уголовного мира Санкт-Петербурга, но преступником, безусловно, ловким и умным, тонко чувствующим полицейскую игру. Менее года назад он проходил по большому делу, связанному с разоблачением банды извозчиков-грабителей, промышлявших заблаговременно подстроенными нападениями на пассажиров. Такой вид преступного промысла в девятнадцатом столетии получил довольно широкое распространение в столице и шумные разоблачения буйных возниц не являлись чем-то исключительным. Сыскная полиция пребывала в твёрдой уверенности, что двадцатишестилетний Чебышев, член большой нижегородской артели извозчиков, являлся одним из вождей довольно крупной банды грабителей. Однако Василий неожиданно ловко вывернулся из рук правосудия; никто из подельников на него не показал, никаких улик или изобличающих его свидетельств сыщикам получить так и не удалось. Единственное, что Чебышеву было инкриминировано — использование в качестве тягла не принадлежавшей ему кобылы, но примечательным оказалось то, что даже законный владелец лошади о краже не заявил и иск подозреваемому вчинить отказался. Василий Иванович, отсидевший в тюремном замке одиннадцать месяцев, с честью прошёл через допросы, очные ставки и суд и в конечном итоге по вердикту жюри присяжных оказался оправдан, хотя и «оставлен в подозрении».