Алексей Ракитин - Скопец

«Дело Юханцева» получило необыкновенную огласку не только из-за невообразимой величины украденного, но и потому также, что в нём очень выпукло проявились нравы, уже укоренившиеся в среде столичного дворянства. Чтобы устроиться кассиром в крупное финансовое учреждение, Юханцев бросил офицерскую службу в гвардии, в Семёновском полку. В «Обществе взаимного поземельного кредита» систематически нарушались элементарные правила финансового контроля, и благородные дворяне, заседавшие в Правлении — сплошь князья да бароны — высокомерно закрывали на это глаза. Когда почти за год до обнаружения хищений члены столичного банкирского сообщества встревожились из-за появления в городе большого числа дорогостоящих ценных бумаг из неизвестного источника и предупредили Правление «Общества» о возможных хищениях, это предупреждение было проигнорировано благородными дворянами с присущим им врождённым высокомерием.

Что ж, «дело Юханцева» и тот общероссийский позор, на который оно обрекло «Общество взаимного поземельного кредита», многому научило обладателей голубой крови, прежде всего — вниманию и требовательной взыскательности в финансовых делах. Кстати, оно имело и ещё одно следствие, немаловажное лично для Шумилова: именно благодаря значительным кадровым перестановкам, последовавшим после ареста Юханцева, Алексей Иванович сделался штатным сотрудником «Общества».

— Ну-ка, ну-ка, поподробнее, — заинтересовавшись, попросил Шумилов. — При чём тут «дело Юханцева»?

— Как говорят старожилы, сейчас всё начинается в точности как тогда, — продолжая интригующе шептать, принялся объяснять Загайнов. — Некая знающая сорока принесла на хвосте весть, будто в городе появились казначейские облигации с пятипроцентным купоном… — рассказчик понизил голос. — Во множестве… — голос ещё понизился и стал еле различим. — По ценам ниже общегородских котировок.

Загайнов умолк, предоставляя Шумилову возможность сделать нужное умозаключение самостоятельно.

— То есть в городе идёт торговля казначейскими облигациями по заниженным ценам и никто не знает, откуда эти облигации берутся, — механически пробормотал Шумилов.

— Именно-с, Алексей Иванович.

— Так надо же брать, Владимир Никифорович! Облигации брать надо! — шутливо воскликнул Алексей. — Коли деньги сами идут в руки.

— Надо, — кивнул Загайнов. — Да только где взять свободные деньги? У вас лежат дома на антресолях пара-тройка лишних тысчонок?

— Э-эх, — вздохнул Шумилов, — Откуда же им взяться на антресолях-то, этим тысчонкам?

Молодые люди на минутку умолкли.

— А откуда идёт вброс? — поинтересовался Шумилов. — Сорока об этом ничего на хвосте не принесла?

— Никаких точных названий произнесено не было… — важно прошептал Загайнов. — Ни имён, ни фамилий… Я так понимаю, есть боязнь сделать рекламу торговцу, сработать ему на руку, так сказать. Но одно могу утверждать точно: торгует какая-то совершенно незначительная контора. Именно это и насторожило наших руководителей.

— А о каких облигациях идёт речь? Рублёвых или в фунтах-стерлингах?

— Номиналом в сто фунтов-стерлингов с пятипроцентным годовым купоном, — пояснил Загайнов. — О тех самых, с которыми так любил «работать» Юханцев. Я же говорю, ситуация в точности повторяется: где-то совершена кража большого числа облигаций, вор сдал их с большим дисконтом в банкирскую контору, какому-нибудь аморальному еврею или немцу, а контора теперь принялась приторговывать ворованным…

— Для того, чтобы появление ворованных облигаций стало заметным явлением на столичном рынке, их должно быть очень много, — задумчиво пробормотал Шумилов. — Ни десять штук, ни двадцать, ни сотня даже, а много больше…

— Разумеется, — согласился его собеседник. — Речь должна идти о миллионных суммах. А где можно украсть миллион-другой? таких мест не так много… Потому-то у нас и затеяли внеочередную ревизию прямо посреди рабочей недели.

Шумилов доехал вместе со своим коллегой до клуба «Эльдорадо», попрощался с ним и продолжил движение далее — к зданию Правительствующего Сената и Святейшего Синода. В этой колоссальной по размеру постройке — хотя и невысокой, но очень большой по площади — размещалось несколько крупнейших государственных архивов, накопленных в столице ещё с петровских времён. Хотя Гаршин и утверждал, что Сулина служит в архиве Святейшего Синода, данное указание могло оказаться не вполне точным, поскольку в монументальном строении Карла Росси помещались помимо синодального архива также архивы обер-прокурора Синода и сенатский. В каждом из этих трёх мест могли храниться материалы дел по расследованию скопческой ереси.

Алексей ожидал, что поиск нужного ему человека может затянуться, но оказалось, что задача, которую он перед собою ставил, на удивление проста: Михаила Андреевича Сулину здесь знали все. Когда после четверти часа блужданий по недрам синодального крыла здания Шумилов всё же отыскал крохотную каморку «хранителя фонда», то причина этой известности сразу стала понятной. Михаил Андреевич оказался очень пожилым дедком — далеко за семьдесят лет, видимо, это был самый великовозрастный работник Святейшего Синода. Ни на какой другой службе, кроме архивной, такого работника терпеть бы не стали, но тут, в недрах колоссальнейшего хранилища всех и всяческих сведений о деятельности религиозных организаций в Российской Империи он был на своём месте и оставался при этом совершенно незаменимым.

Маленький, щупленький, горбатенький Михаил Андреевич пока сидел за столом, казался ветхим и жалким, но стоило ему выскочить навстречу гостю, как сразу же стало ясно, что это проворный и очень шустрый старик, сохранивший прямо-таки юношескую остроту мышления и память. Едва только Шумилов представился и подал записку от Гаршина, «хранитель фонда» засуетился, подставил гостю стул, сбегал за кипятком куда-то за ширмочку, в общем, развил неожиданную для человека его лет бурную деятельность.

Шумилову пришлось откушать со стариком чаю с баранками и ответить на многочисленные вопросы как о своём собственном здоровье, так и о самочувствии «дражайшего Всеволода Михайловича»; Алексей не сразу даже сообразил, что в последнем случае речь зашла о Гаршине. Шумилов опасался столкнуться с настороженностью и недоверием, однако, ничего подобного в поведении старика не проявилось. Трудно сказать, что послужило тому причиной — то ли его прямодушный характер, то ли рекомендация Гаршина, о котором Михаил Андреевич несколько раз отозвался с величайшим почтением.

Узнав, какого рода интерес привёл к нему Шумилова, хранитель фонда чрезвычайно воодушевился.