Алексей Ракитин - Скопец

Путилин задумался над рассказом Чебышева. История получалась как будто ни о чём, но вместе с тем с интересным подтекстом, его только следовало правильно расшифровать.

— Скажи-ка, Василий, ты ведь мужчина умный, в понятиях блатных толк знаешь, все эти «разводки» насквозь видишь… Как сам-то думаешь, чего добивался Яковлев, устраивая тебя к Соковникову?

— Думать можно всякое, — Чебышев вздохнул, — да только ничего хорошего для меня в его планах не было. Запутать они меня желали в какую-то историю, чтобы потом крайним сделать. Репутация у меня какая? Аховая! Тот же самый Селивёрстов потом бы сказал: «Чебышев — вор, под судом был, моё доверие обманул, подложное письмо рекомендательное представил». И был бы я замазан в этом… в этом… выше головы.

— Ты ведь знаешь, что Николай Назарович скончался? — уточнил Путилин.

— Так точно-с, ваше высокоблагородие. Господа агенты Иванов и Гаевский сказали-с.

— Можешь вспомнить, чем занимался в ночь с двадцать четвёртого на двадцать пятое августа?

— Так точно, могу. Господа агенты уже интересовались. У меня alibi шикарное: играл в карты, в «фараончишко», в весёлой компании, из дома не отлучался, меня видели и вечером, и ночью, и под утро. Если вы думаете, будто я как-то прикосновенен к тому, что случилось с Соковниковым, то это вы зря! Мои руки там не ходили — это точно.

— Это мы обязательно проверим, — заверил Путилин. — А ты покамест посиди у нас под караулом.

После того, как Василия Чебышева увели, Путилин забарабанил пальцами по столу.

— Ну, что, Агафон Порфирьевич, интересная история получается, — заговорил, как бы размышляя вслух, шеф сыскной полиции. — Господин Селивёрстов, стало быть, имел контакт со скопцом Яковлевым и притом настолько тесный, что был готов помочь ему в неких замыслах против своего же хозяина. Как думаешь, можем мы использовать Чебышева для того, чтобы прижать Селивёрстова?

— Это сделать не то чтобы можно, а прямо нужно.

— Чует моё сердце — большая удача для Чебышева, что в мае Соковников его рассчитал. Представь сам: умирает Николай Назарович, ценности пропадают, мы начинаем розыск и вдруг видим знакомое лицо! Батюшки, Васька, давно ли из тюрьмы на Шпалерной вышел и опять вляпался! Взяли бы мы Ваську в оборот и не выкрутился бы он. Конечно, чужой грех Чебышев, полагаю, брать бы на себя не стал, но мы бы решили, что он просто в «несознанку» пошёл и надеется когда-либо воспользоваться похищенным. Василий Чебышев далеко не ангел, но в данном случае мы приписали бы ему чужой грех. Он остался бы самым первым и самым очевидным подозреваемым, а между тем, сдаётся мне, настоящее хищение совершил бы совсем другой человек.

— Тот же самый, кто в действительности решился на кражу, — согласно кивнул Иванов.

— Что ж сказать, господа сыщики, молодцы! — похвалил Путилин. — Понимаю, что ночь не спали, суеты и беготни много вам досталось, но тем больше ваша заслуга! Хвалю…

Полтавская улица, перпендикулярная Невскому проспекту в его менее фешенебельной части, называемой петербуржцами Староневским, была короткой и спокойной. Расположенная вдали от суетливой Сенной и помпезной Большой Морской, она являла собой тихий и сдержанно-допропорядочный уголок Петербурга, отстроенный сравнительно недавно. Контора братьев Глейзерсов помещалась в бельэтаже большого доходного дома, по счёту третьего от проспекта. Кроме неё в доме размещалась масса других заведений — парикмахерская с выставленными в витрине подставками с надетыми на них париками, аптека, ломбард и хлебная лавка.

Банковская контора в отличие от обычного коммерческого банка являлась заведением небольшим, имела разрешение только на ограниченный круг операций, работала с меньшими суммами и, как следствие, оттягивала на себя менее состоятельную клиентуру. Контора Глейзерсов помещалась в угловой части дома, к двери вела отдельная высокая лестница с козырьком над ограждённой перилами площадкой. Кованое кружево козырька, как и кованые же перила были выполнены с завидным изяществом и привлекали к себе взгляды всех прохожих. В противоположность им собственно дверь в помещение банковской конторы выглядела весьма неказисто; она мало того, что позорно скрипела, так ещё и украшалась старой стальной ручкой, с бросавшейся в глаза ржавой патиной.

Шумилов подъехал к нужному дому не один. Облачённый в дешёвый сюртук, с волосами, зачёсанными на пробор (такая причёска придавала его лицу оглуплённо-добродушное выражение), он изображал приказчика Марты Иоганновны Раухвельд. Домохозяйка с удовольствием согласилась принять участие в небольшом представлении, в котором Алексей Иванович не мог обойтись без её помощи.

Вдова жандармского офицера, убитого польскими «кинжальщиками» во время смуты в Западном крае в 1863 году, Марта Иоганновна имела определённое представление о полицейской работе вообще и конспиративной в частности. Шумилов знал из её рассказов, что квартира Раухвельдов в Вильно использовалась жандармерией как явочная: туда приходили правительственные агенты из среды польских националистов для встреч со своими кураторами. С той поры, видимо, Марта Иоганновна чрезвычайно интересовалась криминальной хроникой, читала в столичных газетах разделы «Происшествия» и была в курсе всех скандалов и более или менее известных уголовных преступлений в Российской Империи. Поэтому, когда Алексей Иванович изложил Марте Иоганновне свой план, то встретил с её стороны полное понимание и готовность помочь.

Задача, поставленная Шумиловым, была и проста, и сложна одновременно. Перед визитом к управляющему Государственной комиссией погашения долгов ему очень желательно было выяснить, облигации каких именно номеров продают братья Глейзерс, как много таковых облигаций у них на руках и имеют ли они сквозную нумерацию. Шумилов знал, что ценные бумаги покойный Николай Назарович Соковников покупал целыми пачками, соответственно, номера их шли один за другим. Если бы оказалось, что облигации, торгуемые Глейзерсами, также пронумерованы подряд, то это открытие увеличило бы вероятность того, что эти банкиры продают похищенные у Соковникова ценные бумаги.

Разумеется, просто так зайти с улицы и попросить банкиров показать содержимое своих железных шкафов было решительно невозможно. Поэтому Шумилов и Раухвельд решили устроить маленький спектакль, в котором Алексею отводилась роль бессловесного тупого лакея, а Марте Иоганновне — богатой самодурственной барыни, скандальной и не терпящей возражений.

Шумилов, как и положено слуге, с раскрытым солнечным зонтом в руке, выскочил из пролётки и подал госпоже Раухвельд руку. Она с царственной неспешностью спустилась на землю, оглядела крыльцо и дверь банковской конторы и повелительно буркнула: «Веди уж, что ли!» Они поднялись на крыльцо, Алексей покрутил ручку звонка.