Алексей Ракитин - Скопец

— Он приезжал третьего дня, совсем неожиданно. Обычно-то он ездил только по воскресеньям, пока хозяин в церкву ходил молиться, а тут посреди недели явился, поздно вечером уже. Говорит, меня на службу молодой племянник хозяина берёт и хочет, чтобы я его в скором времени сопровождал за границу…

— За границу Василий Александрович не собирается, — заметил Шумилов. — Он ещё долго будет в столице сидеть, деньги дядюшки по сусекам собирать. Так что отлучаться ему покуда никак нельзя.

— Да я сама это понимаю, не думайте, что дура, — усмехнулась женщина. — А мне-то Володька говорит, будто, мол, уеду в скором времени, но ты, дескать, не волнуйся, я денег на прожитие оставлю.

Она запнулась и после короткого молчания, продолжила:

— Смотаться, значит, решил, а меня с Настькой бросить. Н-да, хорош гусь, хорош родственничек! А я-то поверила! Вот дура! Ведь знала же, что шельмец, и душа моя всегда к нему не лежала… — она мстительно поджала губы. — Ай пройдоха, ай изверг! Стало быть, себе дорогу в Карлсбад нарисовал, а меня тут бы бросил мыкаться с Настькой, с хлеба на воду перебиваться. Ведь так и живём, лишнего куска не съешь, лишнего полена в печку бросить не моги! — она горестно поднесла платок к глазам и вдруг встрепенулась. — А вам-то чего надобно?

— Скажите, Домна Казимировна, — с официальными нотками в голосе обратился к женщине Иванов. — Владимир Викторович оставил вам на сохранение что-то типа свёртка, пакета или шкатулки?

Домна недоверчиво смотрела на гостей, пытаясь понять, куда они клонят и отчего задают такие вопросы. Сложные, видать, чувства боролись в душе женщины — она страшилась подвоха и одновременно с этим боялась сделать неверный шаг, хотела отомстить хитрому родственнику и сама же этого опасалась. Причём, уже по её молчанию Шумилов понял, что она действительно хранит нечто важное, полученное от Базарова, и задача, таким образом, сводилась лишь к тому, чтобы заставить её выдать тайник.

Наконец Домна, не вынеся мучительной паузы, выдавила из себя:

— Да что случилось-то? Отчего вы спрашиваете?

Агафон покосился на Шумилова, мол, ты видишь то же, что и я? Было ясно, что он истолковал молчание женщины точно так же, как Алексей.

— Ваш родственник украл у покойного хозяина ценные бумаги на очень большую сумму, — без особых церемоний, официальным тоном принялся объяснять Агафон. — Нам известно, что он их продал: часть получил наличными, а под остальные взял расписку или оставил в виде депозита в банке. Вот этот-то документ мы и ищем. Мы знаем, что он у вас, — со стороны сыщика это последняя фраза являлась, конечно, блефом, но ему необходимо было её сказать, — и я категорически не советую вам, Домна Казимировна, покрывать Владимира Викторовича Базарова. Он вор, и ему самое место на каторге. Но вы, если только попробуете обмануть нас, сделаетесь его добровольным помощником. Мы знаем, что воровал он один, но на каторгу пойдёте вы вместе… вы понимаете меня?

Для усиления впечатления несколько слов добавил и Шумилов:

— Зачем же вам отвечать за чужие грехи? Кто напакостил, тот путь и ответит.

— Заметьте, мы явились без соответствующей полицейской команды, — вновь заговорил Иванов, — как раз для того, чтобы дать вам шанс добровольно выдать сданное на сохранение. Если же вы приметесь ломать комедию и утверждать, будто ничего не знаете, то нам не останется ничего другого, как прибегнуть к форменному обыску с соответствующим протокольным оформлением. И тогда уже раскаиваться будет поздно, и обратного пути у вас не останется. Так что — решайтесь прямо сейчас.

— А что будет с Владимиром? — неожиданно спросила Домна. — Ну, ежели документик этот отыщется?

— Выдачей документа вы спасёте от каторги себя, Домна Казимировна, — всё так же веско, как и раньше, ответил Иванов. — А Базарову в любом случае придётся предстать перед судом за кражу. А потом, соответственно, отбыть наказание, судом определённое.

— Вот что, — Домна решительно повернулась к двери, за которой скрылась четверть часа назад полоумная Настя. — Тут есть незадача. Нужные вам документы, скорее всего, в шкатулке, которую Владимир привёз недели две тому назад. Привёз и отдал Насте, сказал: «Возьми, дочка, и сохраняй как зеницу ока. Никому не давай, из рук не выпускай.» А Настя — это ж надо знать! это же больной человек, в смысле головою больной!

— А что с нею?

— Её мать, сестра моя, значит, долгое время не могла забеременеть. Бог, стало быть, не давал, видел, что не нужно это дитятко. Эх-ма! Ну, поздний ребёнок, сами понимаете. Но всё же забеременела, к бабкам ездила, там ей пошептали… Однако, переходила она свой срок, разрешиться никак не могла, тоже для плода мало хорошего. Ну и травма родовая. Вот оно и получилось, чудо такое… Никому такого испытать не приведи, Господи! Вот такая у нас Настенька, с умом трёхлетнего! Что в голову втемяшится — никак потом не выбить! С ней невозможно сладить ни уговорами, ни принуждением, ни угрозами. Угроз она вообще не понимает… страха не ведает. Ну, я ж говорю, точно дитя трёхлетнее, оно ведь тоже никого и ничего не боится — ни огня, ни собак… Так и с этой шкатулкой. Я сама хотела посмотреть, что там такое, так Настька носилась с ней цельными днями, не расставалась, даже спать с собой в постель брала. Силой отобрать не могу — она намного сильнее меня, и тягаться мне с нею не резон. Слово папаши она помнит, и оно для неё сильнее моего.

— Я подойду и заберу силой, — без долгих раздумий рассудил Иванов. — То же мне, нашли об чём сыр-бор разводить!

— И что получится? Ты подойдёшь, схватишь шкатулку, Настасья упрётся, и ты ударишь её? А коли потребуется, то ещё раз и ещё? — проговорил Шумилов. — Что за безобразная сцена! Мы же не урки какие-то, Агафон, не на нарах же сидим… Нет, так нельзя действовать! А можно ли попытаться шкатулку осторожненько выпросить?

— Знаете что… — Домна призадумалась. — Давайте, я напишу записку как бы от имени Базарова. На тот случай, если уговорить её не удастся.

— Она, что же, читать умеет? — уточнил Иванов.

— Она буквы знает. Простейшие слова складывает. Сказать, ей, что записка от папы и шкатулку надо отдать — это она поймёт.

Домна достала из бюро лист бумаги. карандаш и принялась старательно выводить аршинными печатными буквами незамысловатый текст. Шумилов прочитал через её плечо: «Настюша, это пишет папа. Сохрани эту записку, а шкатулку отдай тёте.» Написав это, она сложила лист вчетверо и опустила его в карман платья.

Все трое прошли в соседнюю комнату, за стенку. Там оказалось гораздо теплее. Шумилов бегло осмотрелся: комнатка небольшая, узкая как шкаф, с поотставшими в углах обоями, с двумя тёмными фотографиями в рамках на стене. На одной можно было различить Владимира Базарова с маленькой девочкой и женщиной, видимо, первой женою. Рамка этого семейного портрета была увита веточкой бумажных цветов. На другом дагерротипе также можно было видеть папашку с этой же самой женщиной. Застывшие позы и напряжение, легко читавшееся в лицах, свидетельствовали о том, что процесс экспозиции снимка оказался для этих людей непривычным и мучительным. Напротив двери — окно, справа — узкая кровать с горкой подушек и ажурными подзорами. У левой стены, как раз напротив кровати, в комнату полукругом вдавалась печь — та самая, что другим своим боком обогревала гостиную, которую они только что покинули.