Аркадий Гендер - Дотянуться до моря

Черт, лучше бы она этого не говорила!

— Я не понял! — взъярился я. — Ты что, ртом отрабатываешь, за то, что я здесь кантуюсь? Ты же сказала: «Никаких проблем, это по дружбе, ничего не стоит»? Я вполне могу заплатить и за эту хату, и за любую другую в этом городишке!

— Да не об этом разговор! — вскричала, стукнув себя кулачком по коленке, Дарья. — Какой ты… труднодоступный! Мои с Володей отношения остались такими, какими были и до тебя, и к нашим с тобой отношениям они не имеют… черт!.. никакого отношения, понимаешь! И вообще — я пошутила! Да, в Турции у нас с ним было перорально — в тот вечер, у пальмы, но это же по глубокому кайфу и до, до тебя, понимаешь! Это как если бы я сейчас тебя к матери ревновала, — глупо же, ну?! Просто он сейчас снова хочет, он же не знает, что мы с тобой… Но ты же слышал, что я его отшила? У меня теперь ни с кем кроме тебя ничего никогда не будет, мамой клянусь!

В ее глазах был крик отчаяния. Я посмотрел на нее, потом потянулся руками, прижал к себе, и она затихла, как котенок.

— Слушай, давай съедем отсюда, — сказал я, поглаживая ее по волосам. — Косо как-то все, криво. Он явно рассчитывает на взаимность с твоей стороны, а ты решила, что просто кинешь его с этим… Нехорошо это, он кров дал, приют мне, нам… За услугу положено быть благодарным. Но деньги ему, сама говоришь, не нужны, а то, чего он хочет мы… ты не можешь уже ему дать.

— Я разберусь с этим, — ответила Дарья. — Не бери в голову.

— Уже не могу, — помотал головой я. — Пока не знал про ваши… отношения, мог, теперь — нет.

— И что ты предлагаешь? — помолчав, спросила Дарья.

— Отсюда съезжаем, — решительно определил я. — Я служил в Харькове, тут рядом, верст триста-четыреста. Друг у меня там после армейки остался, Леха Чебан. Думаю, у него можно перекантоваться будет. А тебе вообще возвращаться нужно. Мать в Москве, наверное, с ума сходит.

— Я не поеду, — замотала головой Дарья. — Я с тобой останусь. Маме позвоню, совру что-нибудь.

В ее голоске была такая решимость, что я счел за лучшее не настаивать. Да и не хотел я, чтобы она уезжала, честно говоря. Я выпустил ее из объятий, она села прямо, положив руки на стол.

— Да, наверное, так лучше, — серьезно кивнула она головой. — Ладно, проехали. Только давай не сейчас, а завтра с утра? Хохла все равно минимум до полудня, думаю, не будет. Вернется, а нас уже нет. Меньше объяснений, да? Я ему записку напишу.

— Ладно, — пожал плечами я. — Давай так.

— Ну, что, чайку перед поездочкой? — оживилась Дарья, хлопнув ладонями по столу.

— Перед поездочкой? — не понял я. — Мы же утром решили… А-а-а, ты про это!

Я понял, какую поездочку она имела в виду, и нахмурился. Эта затея вдруг перестала казаться мне детской шалостью, забавной эскападой.

— Послушай, — нахмурился я. — Что-то мне после всего этого в поездочку расхотелось. Может, в другой раз? Отложим?

— Другого раза может не быть, — царапая ногтем скатерть, отозвалась Дарья. — Отсюда мы съезжаем, а там… Кто знает, кому уже Аннушка маслице разлила? Нет, конечно, ты как хочешь… Просто я хотела, чтобы ты знал, что я чувствую… чувствовала, когда… ну… под этим делом. Да и вообще, прав ты, надо завязывать, а то как бы не заиграться. Я конечно, помню, как похвалялась давеча, что я — не все, что не допущу, чтобы под физику попасть, но черт ее на самом деле знает… Тем более, что это — та-а-кое!

И она развела в стороны руки, словно пыталась обнять столетний, в три обхвата, дуб. На ее лице на миг промелькнуло совершенно особенное выражение, раньше никогда мной у нее не замеченное, будто увидела она, к примеру, в полночном небе яркую радугу, а то даже и что-то еще более необыкновенное. Я перехватил ее парящее в воздухе запястье.

— Нет, все — давай поедем, — решительно сказал я. — Что нужно делать?

Нужно оказалось сходить в туалет («Трип может оказаться длинным» — подмигнула Дарья), потом мы направились в спальню и, не раздеваясь, сели по разные стороны кровати. «Делай как я, — шепнула Дарья. — Успокой все чувства, думай только о приятном». Она легла на спину, по-покойницки скрестила ладони на груди и закрыла глаза. Я последовал ее примеру, и так лежали мы минут десять. «Как Ромео и Джульетта в склепе», — вспомнил я вчерашние препирательства. Потом Дарья зашевелилась, откуда-то из одежды достала герметично закрытый на «зип-лок» маленький полиэтиленовый пакетик. Открыв молнию, ногтями извлекла из него два прямоугольных кусочка бумаги размером с почтовую марку. Марки были покрыты мельчайшими, острыми на вид кристалликами, как будто не до конца отжатое после стирки махровое полотенце вынесли на тридцатиградусный холод, и оно вмиг ощетинилось эдакими же вот морозными иголками.

— Это и есть «горячий снег»? — настороженно глядя на топорщащиеся холодом марки, спросил я.

— Ага! — радостно закивала Дарья. — Кокаин с LSD. Никто не соединял раньше эти два компонента из-за непредсказуемости последствий, а Володя придумал специальный фермент, который их соединяет, но не позволяет такой бомбе испепелить мозг, как Хиросиму. А еще он удивительным образом помогает при героиновом передозе. Володя уверяет, что это открытие вполне тянет на Нобель, вот только сразу после вручения, говорит, скорее всего, закроют пожизненно, даже лекцию прочесть не дадут, ха-ха!

Предмет Дарьиных восторгов находился настолько бесконечно далеко за гранью официально дозволенного, что не мог не бросить на нее скептического взгляда, который, со своей стороны, девушка полностью проигнорировала.

— Интересно, сколько это может стоить? — осторожно спросил я.

— По отдельности кокс и кислота — долларов триста на каждую марку, — скалькулировала Дарья. — Итого шестьсот. А в качестве «горячего снега» — неизвестно, товар совершенно эксклюзивный, на его нет рыночной цены. Володя же его не «толкает», делает только для себя и узкого круга, так, по дружбе. На самом деле он классный чувак, правда?

Я кивнул, а в голову забралась крамольная мысль, что Нобель — не Нобель, но уж «интервьюшку» Володя-хохол за такое точно заслужил. Я искоса посмотрел на Дарью, не прочитала ли она мои мысли, но та полностью была занята тем, что осторожно отсоединяла слипшиеся марки одна от другой. Наконец ей это удалось, и она протянула мне одну на кончике пальца.

— Возьми осторожно и положи на язык, — сказала она. — Потом ложись и жди, пока язык начнет неметь. Как начнет, можешь марку выплевывать. Понял?

— Понял, — ответил я и чуть брезгливо, как жука или лягушку, взял марку двумя пальцами.

— А если я ее случайно проглочу? — запаниковал я вдруг. — Передоза или еще чего-нибудь такого не будет?

— Нет, не будет, — захихикала Дарья, — просто переварится. Но вообще-то в инструкции написано: «Выплюнуть».