Клод Авелин - Кошачий глаз

— Мне кажется, в похоронных машинах очень удобные сиденья. Вообще автомобиль — прекрасная вещь, но таким недотепам, как мои сыновья, никогда его не купить!

Бело не сообщил ей, что нашел мадам Б. Впрочем, она его и не спрашивала, сказала только:

— По-вашему, дело начинает проясняться?

Она хотела добавить «Фредерик», но взглянула на Симона и раздумала.

— Думаю, да, госпожа Берже, — ответил Бело.

— Хорошо. Я люблю смотреть правде в глаза. Хуже всего — неопределенность.

Из Вашингтона поступили две новые жалобы. Потом — из Милана и Монреаля. Все утро Бело напряженно ждал каких-нибудь известий из Нейи. К вечеру волнение стало невыносимым. В двенадцать ночи пришел Малькорн, усталый, но довольный. В руках у него был белый конверт.

— Это не деньги, — сказал он. — Это бумаги.

Их обнаружили в старом томе Вольтера, между страницами 276 и 277, на одной из верхних полок библиотеки. Бело взял конверт.

Бело и Симон, оба в шляпах, появились в полночь в кабинете Пикара. Бело сказал:

— Пора, Блондель и Тюссен уже там.

— Лучше, если бы это произошло в другом месте, — пробормотал Пикар.

— Почему? Арест под музыку — совсем неплохая вещь.

— Особенно под свист пуль. Благодарю за такое удовольствие.

Бело покачал головой.

— Не беспокойся, в ресторане будут стрелять только пробки от шампанского.

— Твои слова да Богу в уши. Пойдем, перекусим, чтобы ожидание не подточило наших сил. Правда, Трюфло?

— Так точно. Хорошо поешь — хорошо поспишь.

Машину вел Лякруа. По дороге Симон спросил Бело:

— Вы суеверны?

— Как все. А почему ты спрашиваешь?

— Я подумал; нет дождя, значит, нас ждет удача.

— А если бы был, ты бы считал, что нас ждет неудача?

Симон задумался.

— Нет, пожалуй, я уцепился бы за что-нибудь другое.

— Это удобно, — сказал Лякруа, — но…

— Никаких «но»! — прервал его Бело. — Приметы существуют для того, чтоб нас поддерживать, а не наоборот.

— Я протестант, — сказал Лякруа.

После этого заявления воцарилось молчание. Когда проехали Большие Бульвары, Бело сказал;

— Подъезжая к улице де Мартир, высадишь нас перед Тур-де-Овернь. Потом поедешь на улицу Кондорсе. Первые двери налево — это служебный вход в ресторан. Поставь машину поближе, потому что из них мы будем выходить. Там ты найдешь Блонделя или Бешампа, а может, обоих.

Захлопнув двери, они издалека увидели цепь автомобилей у ресторана. На тротуаре крутилось двое нищих, один из них был Тюссен. Оба они держались на почтительном расстоянии от швейцара в парадном мундире. Увидев Бело и Симона, Тюссен не выдал себя ни малейшим движением. Значит, ему нечего было сообщить. Прекрасно! В противном случае операция оказалась бы под угрозой. Возможно, у швейцара есть какой-нибудь звонок в стене, и он может дать знак тем, кто внутри.

— Судя по фингалам, этот тип не прочь подраться, — шепнул Симон.

— И выпить, — ответил Бело.

— Добрый вечер, — сказал швейцар, приподнимая брови при виде их костюмов, далеких от торжественности. — Разрешите спросить, у вас заказаны столики? Ресторан полон.

— Нас ждут друзья, — ответил Бело.

Брови заняли место, определенное им природой. И все-таки великан продолжал следить глазами за необычными. клиентами. В маленькой раздевалке красивая молодая гардеробщица хотела принять у них пальто.

— Нет, благодарю вас, — сказал Бело.

— Но… — удивленно начала она.

— Эти господа разденутся прямо у столика, — сказал великан и снова зашевелил бровями.

— Ах, вот оно что, — произнесла она. — Я провожу вас.

Бело отодвинул портьеру. Его оглушили звуки джаза, смешанные с шумом разговоров, и ослепили ярко горевшие люстры. Заметив его, к нему направился какой-то человек, явно не кельнер. На нем был смокинг, а кельнеры носили белые пиджаки с золотыми эполетами.

— Господин Эрнест? — спросил Бело.

— Вы заходили утром, господа? Мне так неприятно, я ждал вас в восемь, а теперь… — смущенно начал Эрнест.

Его прервал резкий звон медных тарелок. Смолкла музыка, утихли разговоры, люстры пригасли. Танцевавшие пары почти на ощупь стали возвращаться к своим столикам, а на эстраде появился человек, ярко освещенный прожекторами, с микрофоном в руках.

— Дамы и господа, хоть я помешал вам танцевать, думаю, вы меня простите, — начал он.

— Я понимаю, что вы очень заняты, но… — сказал Бело.

— Ти-хо! — крикнул кто-то из-за соседнего столика.

Человек на сцене продолжал:

— Перед вами уже выступали артисты четырех стран света (удар тарелок), его центра, Парижа (два удара тарелок) и центра его центра — Монмартра (три удара тарелок).

— …но мы хотели бы видеть господина… — попытался Бело кончить оборванную фразу.

— Тише! — шикнули на него сразу из-за нескольких столиков.

— Но то, что вы сейчас услышите, — продолжал конферансье, — все равно приведет вас в восторг. Это прекрасная немка, несравненная Джина Герман!

Раздались аплодисменты, оркестр заиграл туш. И тут случилось нечто необыкновенное. Джина Герман не появилась на сцене. Это дало возможность Эрнесту и его злополучным гостям пройти через зал, обойти эстраду и скрыться в коридоре.

— Джина Герман! — повторил конферансье. Аплодисменты зазвучали с удвоенной силой, а оркестр заиграл еще громче.

— Теперь я могу сообщить вам, что мне известно, — сказал Эрнест.

— Потом, потом! — ответил Бело. — Вы ждали нас в восемь. Теперь вы можете идти, мы знаем, где находится контора господина Мерсье.

Эрнест вернулся в зал. Бело постучал в двери конторы и, не ожидая приглашения, вошел.

— Что произошло? — спросил Мерсье, направляясь к выходу. — Что это значит?

— Ничего, господин Мерсье, ровным счетом ничего, — сказал Бело, бросая шляпу на стул.

В комнату вошел Симон, закрыл двери и прислонился к ним. Мерсье бросил на него гневный взгляд.

— Мне нужно идти в зал!

— Джина Герман еще не начала петь, — сказал Бело.

— Что вам угодно? — спросил Мерсье, взяв себя в руки. — Я сказал вам все, что знал.

— У нас еще один вопрос. Когда вы в последний раз были в Соединенных Штатах?

— Очень давно, лет десять назад. Это было перед открытием моего первого ресторана «Четверка Треф». Я ангажировал в Америке людей для участия в спектакле.

— Занятно. И последние десять лет вы там не появлялись?

— Ваши люди могут проверить. У вас свои обязанности, а у меня — свои. Не понимаю, зачем с подобными вопросами являться среди ночи в мой ресторан!

— Для вас ночь — это день, чего нельзя сказать обо мне и моем коллеге, — заметил Бело. — Вы интересуетесь живописью?

Мерсье прикрыл глаза и напряженно ждал продолжения. Ему не пришлось ждать долго.