Мэри Стюарт - И девять ждут тебя карет

Я засмеялась, все еще немного встревоженная:

– Может быть, ангел-хранитель Филиппа.

– Возможно, – сухо заметил Леон. – Кажется, ему очень нужен ангел-хранитель.

– О таких говорят обычно: он, как магнит, притягивает к себе всевозможные несчастья, – заметила я.

– Очень подходит к данному случаю. – В бархатном голосе звучали совершенно не соответствующие обстоятельствам издевательские нотки. Я быстро взглянула на него. – Да? В чем дело, мисс Мартин?

– Да нет, ничего, – смущенно пролепетала я. – Просто вы… Вы воспринимаете все это так спокойно. Я думала, вы будете сердиться…

– Я действительно сержусь, – сказал он. – Очень сержусь.

Впервые во время нашей беседы я встретилась с ним глазами и с неприятным удивлением поняла, что он нисколько не шутит. Он снова холодно улыбнулся.

– Но, будучи трезвым и рациональным человеком, сдерживаю гнев, чтобы обрушить его на того, кто того заслуживает. Было бы несправедливо с моей стороны винить в чем-либо вас, мадемуазель. И я не хочу растрачивать гнев на пустые слова, потому что это… это не в моем характере.

Он резко повернул кресло, оказавшись ко мне боком, и уставился в окно, выходящее в сад. Я ждала, глядя на его худощавое красивое лицо с прекрасными глазами и подвижным ртом и размышляя о том, почему каждый раз, разговаривая с Леоном де Вальми, чувствую себя так, будто участвую в театральном представлении, где все реплики заранее намечены. Я знала, что последует дальше, и не ошиблась.

Он сказал с деланым спокойствием, фальшивым от начала до конца:

– Когда человек становится инвалидом, он приучается определенным образом… экономить свои усилия, мисс Мартин. Какой смысл набрасываться на вас? Вы ни в чем не виноваты. Как Филипп?

Этот вопрос так внезапно прервал мои мысли – а думала я о том, что предпочла бы бессмысленный и бесполезный припадок его ярости, – что я вздрогнула:

– Филипп? Прекрасно себя чувствует, благодарю вас. Конечно, он испугался и расстроился, но сомневаюсь, чтобы это имело какие-нибудь опасные последствия. Думаю, он очень скоро забудет обо всем: сейчас Филипп даже гордится своим приключением.

Леон все еще смотрел в сад, отвернувшись от меня.

– Да? Ну конечно, дети – совершенно непредсказуемые существа, как вы считаете? Несчастный малыш. Будем надеяться, что его «приключения», как вы их называете, подошли к концу.

– Не беспокойтесь, мсье де Вальми. Его кто-то сглазил. Это скоро пройдет. – И без всякой связи с предыдущим я спросила: – А когда вернется мсье Ипполит?

Он быстро повернул ко мне голову. Одновременно его кресло повернулось так резко, что ручка ударилась о край стола.

– Вы расшибли себе руку! – вскрикнула я, заглушив его раздраженное восклицание.

– Ничего.

– У вас идет кровь! Можно мне…

– Ничего, я вам говорю. Что вы сказали?

– Забыла. Ах да, я спросила, не знаете ли вы, когда вернется мсье Ипполит.

– Понятия не имею. Почему вы спросили об этом?

Я смотрела на разбитую руку. Подняв на него глаза, я увидела, что его взор обращен на меня; лицо было, как всегда, невыразительным и спокойным, но в непроницаемом взгляде было что-то, заставившее меня насторожиться. Я промолчала.

Он перевел глаза на документы, разложенные на столе, немного подвинул нож для разрезания бумаги и небрежным тоном повторил:

– Почему вы спросили об этом?

– Просто Филипп постоянно задает мне этот вопрос, и я поинтересовалась, не получали ли вы каких-нибудь известий о мсье Ипполите.

– Ах да! Боюсь, что ничего не смогу вам точно сказать. Мой брат всегда был немного непредсказуемым. Он не вернется домой по крайней мере еще месяца три. Убежден, Филипп это знает. Кажется, курс лекций Ипполита кончается накануне Пасхи, но он предполагал остаться еще на короткое время, чтобы участвовать в раскопках, если не ошибаюсь, в Дельфах. – Леон улыбнулся. – Мой брат очень не любит писать письма… и Филипп знает об этом не хуже, чем я. – Взяв нож для разрезания бумаги, он положил его на прежнее место и посмотрел на меня, любезно улыбаясь. – Хорошо, мисс Мартин, я вас не задерживаю. Ведь надо еще направить мой праведный гнев в нужное русло.

Я поспешила удрать, а выходя, увидела, что он протянул руку к домашнему телефону.

С неприятным удивлением я поняла, что «удрать» было самым подходящим словом для определения того чувства, с которым я выходила из библиотеки. Это открытие встревожило и рассердило меня. «Черт возьми, тигр играет с мышкой бархатными лапами, спрятав когти, вот как!»

И хотя у меня не было никаких причин для подобных предположений, я не могла избавиться от впечатления, что его пресловутый гнев, о котором мы так много говорили, был направлен непосредственно против меня, что бы он там ни утверждал и как бы это ни казалось невероятно.

Оставалось ровно две недели до пасхального бала, и мне надо было заняться туалетом. Погода стояла плохая, поэтому прогулки с Филиппом можно было отменить, и, хотя в дождливые дни я несколько раз отводила его во двор поиграть, у меня оставалось дома много свободного времени на кройку и шитье. Филипп и Берта были захвачены идеей самим соорудить бальное платье и все время крутились вокруг меня, щупая материал и издавая восторженные вопли при каждой новой стадии его обработки. Конечно, от Берты было больше толку, чем от Филиппа, потому что она дала мне швейную машинку и я могла примерять на ней свое будущее платье – наши размеры совпадали. Она не выражала недовольства, если ей подолгу приходилось стоять, закутанной в блестящие полосы шелка, в то время как я прилаживала детали и всячески экспериментировала.

По мере того как приближался бал, в замке Вальми царило все большее оживление и праздничное ожидание. Если у хозяев действительно не хватало денег, то, во всяком случае, никто бы об этом не смог догадаться. Я поняла из разговоров, к которым старалась не особенно прислушиваться, что большую часть расходов будет нести сам мсье де Вальми.

– Мсье Ипполит, – шептались слуги, – не очень-то интересуется подобными вещами.

И если в прошлом отец Филиппа охотно финансировал это мероприятие и каждый год приезжал из Парижа вместе с женой, чтобы присутствовать на нем, то сейчас Ипполит, который вместе с Леоном был опекуном мальчика, предпочитал плотно сидеть на мешке с деньгами. Как бы то ни было, казалось, мсье де Вальми решил возродить хотя бы отблеск славных дней «старого графа». Моему непривычному глазу приготовления представлялись в высшей степени торжественными и пышными. Открывались и проветривались все нежилые спальни, ибо на Пасху должны были съехаться гости; настежь распахнулись двери бального зала и большой гостиной; каждая подвеска на люстрах и канделябрах была тщательно вымыта и протерта; зеркала вытерты до неимоверного блеска. Мебель и ковры перетаскивали с места на место под наблюдением орлиного ока Леона де Вальми. Его кресло, казалось, было повсюду: если кто-нибудь из слуг ронял что-нибудь из столового серебра, которое подверглось самой ожесточенной чистке, хозяин слышал стук; если стол передвигали по паркетному полу, вместо того чтобы перенести, гневный голос раздавался из угла комнаты; его видели даже в коридорах верхних этажей, где мсье де Вальми, быстро катясь на кресле, инспектировал спальни; он проезжал по проходам, которыми почти не пользовались члены семьи де Вальми.