Ян Мортенсон - Кубок Нерона

— Как свободный художник, если можно так выразиться. Увидал свой шанс и схватился за него, Карлоса убили, и Астрид перепугалась, знала, что теперь охотятся за ней. Вот и отправила с этим малым, которого подцепила где–то в баре, кассету со всеми данными о том самом банковском счете. А он, конечно, не будь дурак, смекнул, что к чему, и убрал ее, чтобы заграбастать все себе. Но не учел других стервятников. Вдова Гонсалеса и ее подручные устремились по его следу. Мафия тоже. Тогда он уложил одного в Стокгольме, другого ранил в Женеве и попытался забрать из банка деньги.

— Неплохо для дилетанта. Вы с ним говорили?

— Еще нет. Сперва надо завершить со шведами все формальности, но это лишь вопрос времени. Пока держим его под негласным наблюдением.

— Удачи, Эд. Возьмитесь за этого фрукта как следует. То, что он потрошит мафиози, меня не колышет, Пусть и дальше развлекается. Но деньги надо изъять. Как вам известно, ожидаются большие события. У них там новое правительство, а нам необходимо восстановить соглашение насчет базы. Если удастся вернуть им золото и все остальное, что награбил генерал, то это нам здорово сыграет на руку. Ну, пока!

Наутро я проснулся с головной болью. Так обычно бывает, только когда я поздно ложусь да еще и выпью лишнего. Причем непременно с сигарой. Это сочетание сбивает с ног, меня во всяком случае. Но на сей раз ничего такого не было. Бокальчик безалкогольного пива и пораньше на боковую. Спал как сурок, пока около восьми утра меня не подняла Клео, она тыкалась мордочкой мне в ухо, просила поесть.

В ванной я принял таблетку альбила, глянул на себя в зеркало. Волосы всклокоченные, тусклые. Щетина — как рашпиль под пальцами. Глаза в красных прожилках, словно я всю ночь глаз не смыкал. Смотреть страшно.

— Чем же это, черт возьми, кончится? — сказал я Клео, которая скептически наблюдала за мной, сидя на иолу, на синем коврике,— Знаешь, чьи это слова?

Она равнодушно взглянула на меня, потом принялась не спеша, старательно вылизывать переднюю лапку.

— Гедвиги Елизаветы Шарлотты, супруги Карла Тринадцатого. «Чем же все это, черт возьми, кончится?» — записала она в дневнике, когда прямо на улице был убит Ферзен. Тебе не кажется, что я могу повторить за нею эти слова?

Клео согласно мяукнула и, подняв хвост трубой, проследовала на кухню, она предпочитала словам дела, требовала завтрака, а не сетований на судьбу.

Уходя, я запер оба замка на два оборота, хотя и понимал, что все это без толку. Кто–то побывал в квартире в мое отсутствие и вполне может наведаться еще раз, какие бы замки я ни ставил. Что они искали? Что–то связанное с Астрид и секретными счетами? Или это были обыкновенные порядочные воры, которые решили сперва разведать, поглядеть, что тут есть, но не обнаружили ничего интересного? Правда, в эту версию я и сам не верил. Слишком уж надуманная. Обыкновенный вор прихватил бы, по крайней мере, часть оловянной посуды и несколько серебряных бокалов, которые стояли на виду. Не говоря уже о спиртном из бара. Нет, в мою квартиру без меня заплыли рыбки похуже. Не какая–то там простецкая салака, а пираньи, готовые сожрать меня живьем, лишь бы добраться до номера секретного счета.

Декабрьское утро за окном было пасмурное и мрачное. Люди спешили по Чёпмангатан, не глядя на мои витрины. Ни намека на рождественскую торговлю. Ей бы давно пора идти полным ходом, а у меня, пока я, сидя в конторе, листал «Свенска дагбладет» и слушал, не зазвенит ли вдруг тибетский колокольчик над дверью и не войдут ли в магазин денежные покупатели, — у меня было пусто и безлюдно.

Один из газетных подвалов привлек мое внимание. Речь там шла о книге «Le cout de la Revolution francaisese» [59] «Издержки французской революции» (фр.). , повествующей о последствиях Французской революции. На взгляд автора, ликование по поводу революции было бы уместно прежде всего за рубежом. Его подсчеты приводили к весьма мрачным выводам. В XVIII веке Франция была вполне благополучной и зажиточной страной. Экспорт за столетие возрос почти в десять раз, большие успехи отмечались в сельском хозяйстве и в промышленности. Но всему этому положила конец революция, в результате которой ведущей великой державой стала Англия, извечный кровный враг французов, на мировую арену вступили Германия и Италия, и всем известно, что из этого получилось. Грандиозные архитектурные сооружения были сметены с лица земли, художественные шедевры подпали под конфискацию и рассеялись по свету, при Наполеоне каждый пятый парижанин жил подаянием. Неужели все это справедливо? В любом случае интересно, и даже очень. А не купить ли мне эту книгу — заблаговременно, как подарок на Рождество? В универмаге «Нурдиска компаниет», в отделе зарубежной книги, наверняка найдется экземпляр. Ну а уж заказ они тем более примут.

Через полчаса я стоял у огромных дверей, ведущих в кирпичную цитадель «НК»,— оплот коммерции на Хамнгатан. Четыре королевских герба над входом подчеркивали титул «поставщик двора Его величества», а когда я вошел внутрь, в лицо мне пахнуло теплом калорифера. Я пригладил волосы, взлохмаченные теплым дуновением, прямиком миновал парфюмерный прилавок, где хорошенькие девушки, соблазнительно благоухающие «Шанелью № 5» и иными бесовскими наваждениями, предлагали рождественские подарки нерешительным грубошерстным курткам и суетливым зимним пальто. С улицы донесся зловещий вой «скорой помощи», а на площадке, возвышавшейся за парфюмерным прилавком, рядком сидели пожилые дамы — точно мудрые совы, они надзирали за толкотней, держали обстановку под контролем. Прямо среди них красовался благородный бронзовый профиль Юсефа Сакса [60] Сакс Юсеф (1872—1949) — шведский коммерсант, в 1902—1937 годах исполнял обязанности директора «НК». .

Я приостановился. Вдыхая ароматы духов, смотрел на потоки людей между стендами и прилавками. По всему видно, что близится Рождество. Длинные гирлянды из темно зеленых еловых лап развешаны по стенам, кругом сверкает серебряная мишура да блестящие цветные шары. Белобородые, в красных шапках, гномы всех размеров; из динамиков звучит рождественская музыка. Я улыбнулся, вспомнив старика скотника, работавшего в Вибю. Он был стар и суеверен. Однажды вечером под Рождество — как же давно это было! — я нацепил гномью маску и притаился среди жующих коров, которые смотрели на меня большими влажными глазами. Калле, так звали скотника, струхнул, но все же собрался с духом и, вооружившись огромными вилами, начал гонять меня по едва освещенному хлеву через кормушки и проходы. Он искренне поверил, что я из «маленького народца» и выбрался сюда из своего убежища на темном и таинственном сеновале. Но мои десятилетние ноги оказались проворнее, чем его, и с бешено колотящимся сердцем я удрал в снежную тьму. Для Калле гном был живой реальностью, здесь же он присутствовал просто как декоративно–рекламный элемент рождественской коммерции. Что ж, так оно и должно быть в декабре.