Виктор Черняк - Жульё

Почуваев тронул бухту пожарного шланга, притулившуюся в углу, попробовал приподнять - тяжеленная, дьявол! Бросил шероховатую скатку и двинул по узкой, почти трапной, лесенке, сбегающей круто и страхующей спускающегося высокими перилами.

Разумнее всего, если Фердуева примет его прожект: дело ладить по субботам и воскресеньям - за двое суток работы, если все поставлено на широкую ногу, наклепают дай Бог. Начинать, скажем, с пятницы в полночь и до раннего утра в понедельник. Если же каждую ночь начинать, да сворачивать дело к рассвету - наломаешься; без точных прикидок и расчетов сейчас трудно решить, какой режим себя оправдывает, имело значение не только собственно производство, сколько его скрытность - пусть меньше, да спокойнее. Почуваев передохнул, попытался примирить себя с кражей идеи Васьки Помрежа; уже и впрямь не отличал, кто первым подал идею, в конце концов, не перегрызутся же они за первенство - патентовать, поди не понадобится: а когда производство даст денежный выплеск, поди разделят навар. Нравилось Почуваеву это молодежное - навар! Лучше не скажешь, емко получается и каждому ясна суть. Навар обещал поразить размерами. Дух захватывало, когда представлял последствия; хорошо, что во главе дела Фердуева. Сам Почуваев понимал: ему не потянуть, тут потребна башка с шестиподъездный дом, все учесть да взвесить, все связи проследить, наладить сбыт и учет, да что еще там понадобится. Почуваев догадывался, что самое основное ему неведомо - изюминка сокрыта, производством никогда не занимался; ему командуют, он командует; его оборут, он обрявкает; его приголубят, и он младшему личному составу отец родной. Почуваев жизнь прожил проводником, ну вроде медной проволоки, какой сигнал запустят, такой и с другого конца и снимут; проводником Почуваев служил идеальным, по врожденной веселости нрава зла подолгу не держал, его любили, и никто не задавался вопросом, за что громада государства содержит, и сытно, этого мужика, в общем не делающего ничего дурного, но и ничего путного тоже; Почуваев не мешал, но и не помогал, не способствовал и не вредил, вроде, как жил и не жил одновременно, а сколько таковских ходило-бродило вокруг табуны.

Почуваев приблизился к маскирующему вход в подвал сейфу. На вид с места не стронешь, но Почуваев - мужик при крепких лапищах - уже не раз пробовал волоком тащить, раскручивая махину на углах. Когда дело обустроится, надо б дверь припереть шкафом дээспэ, грузным на вид, а на деле для хлипкого канцеляриста пушинка, не рвать же сердце, каждый раз, спускаясь в подвал. Почуваев привык к полумраку, пригляделся, перед схваткой с сейфом глубоко вдохнул затхлый, с примесью машинного запаха, воздух и рванул сейф на себя. Лестница-трап скрипнула позади, жалобно застонали металлические перила. Почуваев почувствовал чужого, взгляд сзади уперся меж лопаток. Ладони взмокли, а шея напряглась так, что Почуваев решил: более шее не вертеться...

Апраксин любил разгуливать по рынку: жизнь не расписана, не втиснута в привычные рамки каждой мелочи, то и дело вспыхивают ссоры, взвихряются перебранки, раздаются выкрики, сталкиваются интересы, торгуются продавцы и покупатели с лукавым прищуром, кто зло, а кто себе в радость - не из жадности, а скорее из жажды общения. Фургоны-алки, развернув алюминиевые зады, переломленными гусеницами, опоясывали рынок. Торговля шла не бойкая, но оживляющая обычно мертвые прирыночные пространства. Апраксин выбрался из-под сводов рынка. Увидел оливколиких, коренастых мужчин в темных костюмах, со щеками под двухдневной щетиной и непременно в меховых шапках, хотя солнце шпарило по-летнему. Меж низкорослых высился Дурасников, чуть подале, у бровки тротуара, чернела "волга", а в машине Колька Шоколадов терзал все ту же книженцию.

Зампред величаво слушал гортанную воркотню торговых людей, прибывших из южного подбрюшья державы: их хлопотами, мольбами, нажимами, недоспанными ночами сюда перебрались фургоны-алки, дабы скрасить невеселые столы жителей стольного града.

Люди с оливковыми лицами взирали на Дурасникова, как ученики на патриарха; Дурасников кивал, морщил лоб, вращал глазами, заинтересованно переспрашивал, поворачиваясь то к одному, то к другому, но свет глаз зампреда свидетельствовал, что их обладатель парит вдалеке от рынка, от фургонов, от грязных халатов и допотопных весов с гирями музейной древности, истертыми до блеска тысячами пальцев.

Коренастые негоцианты вились вокруг Дурасникова роем. Зампред норовил развернуться к солнцу так, чтобы лучи лизнули меловой белизны с серым отливом кожу. Рой густел, и тогда только голова Дурасникова виделась поверх поляны меховых шапок, то растекался в стороны, тогда скального цвета ратиновое пальто зампреда, увенчаное начальственной главой, напоминало памятник, воспаривший на рыночных подступах волей не слишком одухотворенного скульптора.

Апраксин замер меж торговок яйцами: Дурасников как раз в броске яйцом. Хулиганские помыслы! Апраксин припомнил, как прошлым, нет, более давним летом - учинил бомбардировку яйцами лобовых стекол грузовиков шоферы-дальнобойщики устроили под окнами дома Апраксина ночное лежбище. Грузовики по утрам ревели надсаживающимися моторами и будили весь дом: яичную войну Апраксин выиграл - попробуй отмой лобовое стекло от разбитого яйца - хотя не без схватки; сцепился в рукопашной с шофером-драчуном.

Апраксин вспоминал, и зампред споткнулся о чужие зрачки, вернулся на рыночную площадь из бани или грядущего однокомнатного рая подруги Наташки Дрын, мигом опознал Апраксина, тут же всплыл звонок Филиппа-правоохранителя. Помрачнел, насторожив рой оливковоликих, гудение голосов вмиг спало, приученные отличать оттенки начальственных чувств люди опешили: что прогневало могущественного чина? Кто? Люди в шапках, примолкнув, принялись подозрительно вглядываться друг в друга.

Дурасников больше на Апраксина не таращился: и так ясно - следит, не ошибся Филипп, тип посадил под колпак и "двадцатку" Пачкуна, и самого Дурасникова, переписал номера машин пачкуновских дружков, упаси Бог теперь Шоколада оставить черную "волгу" с номером - тут сомнений нет - известным каждою цифрою Апраксину, вблизи "двадцатки". Дурасникову, как и любому, не нравилось оказываться под слежкой-объектом, хохотнул бы Филипп. Зампред раздвинул плечом рой смуглых сограждан и задумчиво двинул по площади, задерживаясь у распахнутых торцов фургонов, успевая удивляться, что продавцы даров юга не обращают не него ни малейшего внимания, не ведая, что на рынке и прилегающих асфальтовых площадках могущественнее Дурасникова нет: ход рыночного механизма целиком регулируется им: возжелает-выключит, возжелает-наддаст парку.