К. Донских - В Каталонию

Потому что работать должны были все.

Все.

Левин знал — таких на вокзалах очень много. Были, конечно, и те, кто за еду не согласится ни на что и даже лицемерно отбросит подброшенный кусок хлеба с маслом. Но люди разные. Одни побрезгуют — другие согласятся.

Придуманная Кириллом история о несложившихся отношениях между матерью и им, отцом мальчика, женщину на самом деле не интересовала. Но легенда была нужна, как запасной вариант на случай отказа попрошайки сработать чисто. Иначе в любой момент она могла передумать, положившись на материнский инстинкт.

Довольная и уставшая, женщина заглянула краем глаза в тяжёлые пакеты и обрадовалась дорогому шоколаду, что лежал между колбасами и банками с соленьями — её сорванцы сегодня порадуются.

Прихожая повисла высоким потолком над темнеющей из-за тусклого света головой мальчика. По стенам, ведущим наверх и ветвляющим по мере изгиба лестницы, красовались картины. Они висели V-образным силуэтом — как будто точная рука дизайнера развесила их там, очертив над головами аккуратные пропорциональные расстояния разных размеров: от стандартного 10×15 до 66×22. Красивые репродукции картин с женщинами разных эпох смотрели на мальчика. Как будто позировавшие в сей момент, они казались ему живыми и загадочными. Те, что смотрели на Никиту сверху вниз, были романтичными и пугающими его одновременно. В основном то были женщины с карими глазами, а он их отчего-то боялся, будто видел в них чёрное начало; в светлых же, наоборот, все было понятно — лучезарные и открытые глаза не пугали его. Но настораживали все девять — ровно столько было их на стене, ровно столько женщин смотрели на ребёнка внимательными глазами, изучающими и чарующими.

Видимо, Кирилл Левин был любителем женских душ, раз решился украсить лестничный пролет исключительно девичьими силуэтами. Все они были молодыми барышнями: пышногрудые и изящные, аристократичные и помпезные, скромные и с невинным взглядом. На всех можно было смотреть с интересом и стараться разгадать их потерянный в красках внутренний мир. Чего они хотели, когда позировали? Что любили читать или не любили совсем? Откуда они приехали, и где их родимый дом? Сколько им лет, и какого они слоя общества? Среди них были репродукции Рембрандта Саскии ван Лейвенбург с её изящной шляпкой, закинутой на бок, и чарующими ямочками на щеках; А.П. Струйской художника Ф.С. Рокотова — абсолютно очаровательной, свежей и чистой в силу своего возраста; портрет М.А. Дьяковой, выполненный Д.Г. Левицким, с нежной улыбкой и синими глазами, прихотливую в стиле, но открытую для внимания мужчин; современный по сравнению с этими тремя портрет Коко Шанель, что висел третьим справа и являлся связующим звеном своего рода «клина». Коко выглядела успешной и красивой, как грациозная пантера, с её жемчужными бусами за спиной. За ней висела картина с изображением Клеопатры — обольстительницы Юлия Цезаря и Марка Антония — и в первом, и во втором случае художник не давал о себе знать и спрятал известную формальность. Снизу вверх поднимались портреты Орлеанской Девы с широко поставленными глазами и миниатюрным подбородком; Мэрилин Монро с алыми сексуальными губами; принцессы Дианы и, наконец, портрет М.И. Лопухиной В.Л. Боровиковского — из всех красавиц на картинах самой юной и загадочной.

Абсолютно не похожие друг на друга ни эпохами, ни внешними данными эти женщины манили вошедшего своей скрытой силой и очаровывали внешней нарисованной красотой. Любой вошедший в этот дом гость мог по достоинству оценить их портреты — окажись тем вошедшим женщина и мужчина.

Другое дело было расхваливать внешние данные маленькому мальчику. Для него — ещё совсем несмышленого и поэтому далекого от искусства человечка — было невдомек ценить этих женщин. Отнюдь, они его пугали, и всё, что он мог себе воображать, так это хождение этих странных особ по ночам — он так и видел в своем детском сознании картину, ошеломляющую его изнутри: девять женщин начинают переглядываться друг с другом, когда хозяева дома погасили везде свет и отправились на покой. Потом они выходили из своих портретов и устраивали в гостиной, в которой он, к слову, сейчас стоял, чаепития. От такой будоражащей фантазии у мальчика пробежали мурашки.

Он оглянулся на Кирилла, в надежде понять, что ему прикажут теперь.

Тот быстро закрыл дверь, посмотрев при этом в правую и левую стороны двора, как будто боялся, что кто-то может за ними следить. Потом прокрутил замок на несколько оборотов и повесил цепочку, свидетельствующую о тщательном запирании входного пространства.

— Я хочу тебя сразу предупредить, — обратился он к Никите, — дом стоит на отшибе. И вообще, я не любитель селиться бок о бок с надоедливыми соседями. Поэтому, если надумаешь бежать, — флаг в руки, как говорится. Только вот вряд ли это понравится Гермесу.

— Кто такой Гермес?

— Двухгодовалый доберман, который терпеть не может незнакомых ему детей. Как чувствует слабость — сразу калечит.

Никита почувствовал озноб. Страх и ощущение ненависти переплелись в слабом теле и стремились вылиться наружу, как если бы он был гораздо взрослее и сильнее этого отравленного злобой незнакомца. Он заплакал и осел на пол, прижимаясь к лестничной ступени.

Кирилл готов был к такой реакции и поэтому не обратил на ревущего ребёнка должного внимания. Лишь причмокнул языком и подошел к Никите, чтобы взять того за руку и отвести наверх. Одним рывком он подтянул мальчика к себе и поволок его вверх по лестнице, давая лишь слабую возможность перешагивать через порядочного размера ступеньки. Перед взором возникла кремовая дверь, которая тут же закрыла мальчика от посторонних взглядов кажущихся ему живыми картин.

Он услышал, как щёлкнула дверь с другой стороны, и тут же начал бить её руками, пока боль не пронзила ладони и он не отступил от прохода из-за охватившей вновь слабости.

В комнате было темно, но сквозь жалюзи пробивались полоски дневного света, отчего были видны стоящие в комнате предметы мебели. Было так страшно, что рука сама искала выключатель, вновь и вновь ускользающий от рук шестилетнего мальчика. Казалось, что прошло много времени, пока в комнате не зажегся торшер. Странным образом, на потолке отсутствовала люстра, и Никита был слегка удивлён, когда свет включился в дальнем, левом от него углу. Рассеивающий и жёлтый — он не освещал комнату полностью, а лишь наполовину заполнял её приглушенным и неярким светом, акцентируя одиночный источник от мощной, но прикрытой колпаком лампочки.

Просидеть ещё одну ночь в чужом доме было невыносимо, тем более что мальчику то и дело мерещились тени и шумы различного рода. Вот и тень, отбрасываемая тем самым торшером, почему-то двигалась.