К. Донских - В Каталонию

Она заплакала сильнее, и речь начала теряться в отдельных слогах и несвязных предложениях. Было понятно, что женщина чувствует лежащую на ней вину.

— Это всё стечение обстоятельств, — всхлипнула она. В последнее время на неё навалилось столько неприятностей, что она, в действительности, ломала себе голову и та трещала по швам. Ката во всем видела нелепые каверзные козни откуда-то сверху, и вина, которую она на себя накладывала, перемежевалась с внутренними оправданиями своего эго.

Она вдруг почувствовала, что не может более держать всё в себе. Надо было рассказать Виктору всё о своей болезни. Не дай Бог, с ней что-нибудь случится, и он не будет знать этого — самого главного — до самого конца…

Ей было 9 лет. Знакомые семьи — Носырёвы — взяли её на Соловецкие острова с целью ознакомления ребёнка с православной культурой и бытом монахов, живущих в скитах. Родные против не были, так как был август месяц, девочка не училась и постоянно ныла, что хочет на море. Красивейшие пейзажи в моменты захода солнца над серебристой водной гладью и облитыми золотом куполами вдохновили ребёнка. Каждый день она приходила к храму и слушала вечерний зов. Эта музыка звучала на окраинах, отдавалась неощутимой вибрацией в прибрежных скалах и разливалась по скитам, как призыв к молитве. Ката это обнаружила, когда не первый раз наблюдала за людьми в чёрных рясах, идущих то строем, то врассыпную, с небольших деревянных построек. Все они шли к монастырю — величественному белокаменному строению, увенчанному лукообразными формами куполов, окрашенными в золото, — отчего и сверкало это золото при прикосновении золотого света солнца. Ката замечала не только это. Она видела одних и тех же людей, те же самые лица. Они шли, как и монахи, в одно здание.

У ворот, перед монастырской обителью появлялась одна и та же бабка — закутанная в лохмотья от щиколоток по шею, с повязанным вокруг головы платком и в изорванной обуви. То была попрошайка, и Катя видела, как женщина пересчитывает мелочь и купюры, что кидали в плетённую корзинку — специальное приспособление для сбора подаяний. Девочке было интересно, много ли старушка собирает денег и куда она их девает.

Со стороны казалось, что денег ей бросают много, да и купюры шелестели не редко. Приблизившись к старухе, Катя встала напротив и стала жадно смотреть на совершенно обыкновенную, чуть сутулую женщину с карими глазами. Старушка подняла глаза и опустила. Снова подняла и опустила.

— Что уставилась? — буркнула она.

Ката отошла в сторонку, но продолжила смотреть.

— Ладно, — сказала старуха, — пойди-ка поближе, дам кое-что.

Любопытство победило, и девочка придвинулась на два шага.

— Ну, иди, иди, — продолжила та….

Странно, но Ката помнит только, как она стояла в двух метрах от старой женщины, а потом чётко помнит, как уже сидела подле неё и та таращилась на неё, держа за руки.

— Бедная ты моя, бедная, — причмокивала она, вертя головой, — ох, судьбинушка жалобная у тебя. Нескоро ты это поймёшь, но когда поймёшь, слез много прольёшь. — Последние слова, слитые в одно рифмованное предложение, вбились в голову и по сей день вспоминались. Потому что то, что сказала старуха дальше, забыться никак не могло.

Она поведала о болезни, при которой трудно дышать станет; о том, что задыхаться начнет девочка, но будет это через продолжительное время, когда всё, что она хотела успеть сделать, исполнится. Потом сказала, что сказки читать не надо, чтобы понимать сие пророчество. — Астма или проблема с лёгкими, — были её последние слова.

Позже Ката рыдала и содрогалась, обнимая тетю Лилю, с которой приехала на Соловки. Она ничего ей не рассказала. Только попросила уехать поскорее домой.

Незыблемой силой сердце застучало изнутри, и тайна, которую Ката так долго старалась скрыть, буквально вылилась из губ, как холодный ручей из потрескавшейся горной породы — сила и неожиданность сорвавшихся слов заставили мужа подчиниться услышанному и обратить на неё внимание. Возможно, несоответствие ситуаций вышибло бы любого другого слушателя из колеи, но только не Виктора. Он был готов ко всему. Всё самое страшное уже произошло, а значит, его уже ничего не испугает, быть может, только удивит…

— Я БОЛЬНА!

И она продолжила…

— В тот день, когда Никитка пропал, я поехала к подруге, чтобы рассказать ей, что со мной произошло. Переживания душили меня, и я не удостоверилась в том, что Никитка остается один дома на несколько часов. Я и подумать не могла, что так всё обернётся. Так-то он знает, что выходить одному ему нельзя, точно так же, как и открывать чужим дверь. У меня и у Виктора есть ключи. Но, к сожалению, дверь легко поддается даже детским рукам изнутри.

Я поехала и совершенно забыла обо всём на свете. Понимаете, когда вам ставят диагноз «рак»…

Она перевела взгляд на Виктора и взяла того за руки.

— У меня рак. Рак лёгких. Не последняя, но трудноизлечимая стадия. Я не хотела тебе говорить, потому что ты был таким счастливым в последнее время из-за этой сделки. Если бы не всё произошедшее, я бы так и молчала. Это было твоей мечтой — продать «Гавану» и уехать в какой-нибудь круиз, чтобы отметить событие. Я не могла, я просто не могла перевести твои мысли на негативный лад.

Виктор побелел. Это было слишком. Слишком для того, чтобы оказаться правдой. Действительно, ещё две недели назад всё было прекрасно. Жена, конечно, кашляла, но он был так погружён в работу, что не придал этому нужного значения. Какой-же дурак! Как так могло получиться!

За две недели количество потрясений перевалило допустимые нормы. Как было не поверить в карму! Об этом он твердил, будучи прикованным наручниками в ФСБ. Человек — слаб. Он думает о чём угодно в страшные моменты своей жизни, но только не о здравом смысле всего происходящего.

— Милая, — схватил он её за плечи, — почему же ты мне не рассказывала?

Полицейский удалился из кабинета, не желая присутствовать там, где ему не было места. Сколько раз мужья и жены разбирались здесь в своих отношениях; сколько нелюбви друг к другу выплёвывали их пьяные речи в моменты жалоб и задержаний; сколько раз он сам приостанавливал матерные выступления и критикующие монологи.

Но этот случай тронул его до глубины души — захотелось спрятаться и исчезнуть, лишь бы не вмешиваться. Он закрыл за собой дверь, как если бы находился в гостях — бесшумно и аккуратно. Шемякиным нужно было время, и Михаил готов был его предоставить. А пока совершенно немыслимое творилось в его собственном кабинете, он не должен был терять времени. Он позвонил сослуживцу, которому не было равных в поисках, тот уже был в курсе пропажи ребёнка, но надо было его поторопить…