К. Донских - В Каталонию

— В среду суд. Я сам подъеду в Москву. Думаю, должны признать оформление иллегальным.

— Думаешь или должны?

— Юрков из печатного отдела «ЯхтСтрой…» пойдёт по делу как соучастник. Михаил Лукавин рассказал, как он договаривался о заговоре на смещение Шемякина с поста.

— С кем?

— В этом есть проблема.

— Какая?

— С Черчиной. Получается, что он будет тыкать пальцем в её сторону, а мы хотим её пожалеть. Нехорошо получается.

— А кто это Юрков? Что-то я не припомню.

— Под его руководством выходят чертежи компании. Он обговаривал с Черчиной все детали неудачной презентации в день приезда Касьяса, и вообще всячески её покрывал, когда та бегала в обеденные перерывы на встречу с Левиным.

Серафин задумчиво потрепал губы кончиками пальцев.

Он уже знал, что будет делать, но вдруг задумался над тем, стоит ли действительно спасать девицу от тюрьмы. Какой бы несмышленной и неопытной она ни была, она участвовала в убийстве его хорошего товарища. Стоило ли проявлять гуманность несмотря ни на что и отпускать незнакомую ему девушку на все четыре стороны?

Всё, что он знал, было историей гибели родителей Анны, а после её проявленный амбициозный характер в достижении желаемого совсем незаконным и антиморальным путём.

Всё складывалось так, что отпусти он её сейчас, то пришлось бы отпустить и неожиданно появившегося во всей этой истории другого персонажа. А был ли Серафин на это готов?

Мог ли он так просто взять и закрыть глаза на такое подстрекательство своей собственной гуманности? Отчего она вообще противоборствовала в его душе со здравым смыслом решать всё по закону чести и достоинства?

Во всей этой грязи нужно было учитывать и мнение Виктора. Но тот сейчас оплакивал жену и всё внимание уделял сыну. Ростислав попросил для него отпуск и просил не тревожить того в столь страшный период времени.

Серафин встал и стал расхаживать по комнате.

Он взвешивал в голове то, что считал правильным, наравне с тем, что считал нечестивым.

— Мерсéдес! — вдруг крикнул он, и худая, высокая женщина около сорока возникла в дверях.

— Когда ты последний раз была в отпуске?

Она опешила и перевела взгляд на Ростислава.

Тот недоумевающе развёл руками.

Ростик в действительности не догадывался о том, что пришло в голову Родину.

— Поедешь на два месяца за мой счет.

— Куда? — опешила она.

— Это уже решишь сама.

И, увидев обрадовавшийся взгляд и заискрившиеся глаза, добавил:

— В пределах разумного.

— Си, синьор!

Серафин заулыбался.

— Чувствуешь, как звучит?

Ростислав понял, о чём тот говорил, и кивнул утвердительно, оголив свои ровные белые зубы.

Лена Ярис была счастлива Лёшиному подарку. Ощущение стыда за проявленное недоверие собственному, пускай и гражданскому мужу, она ощутила сполна.

Но на следующий день, когда она неожиданно для себя закурила сигарету, поддавшись соблазну после выпитого бокала белого вина, она вдруг опять подумала о том, кто иногда заходил погостить в её душу, том, кого она отчего-то никогда не любила как мужчину, как кормильца и возлюбленного, но кого всё равно боготворила. Оставшись много лет назад с Алексеем и посчитав по пальцам минувшие года, коих получилось целых три, она ни на секунду не переставала думать о другом. О том, кто когда-то её любил и возносил на несуществующий пьедестал.

Она ценила его вчерашнюю верность и покорность, не доступные Алексею, ценила его терпение и уважение, неподвластное ни одному разуму, которые она знала и видела.

Закурив, она вспомнила, как подошла к подъезду собственного дома и увидела ненавистные ей отчего-то двенадцатые «Жигули» серебристого цвета. Тот бывший ангел, как она его теперь называла, преследовал её всюду и не давал возможности построить счастье таким, как она видела его на тот момент.

Без него.

Это было так много лет назад…

Она подошла тогда к «Жигуленку» и раздражённо спросила, зачем он её так напористо ждал.

А после они шли вместе к ней домой. Она держала в руках «Nestea» то ли с персиковым, то ли с лимонным вкусом, и каждый глоток насыщенного разбавленным вкусом холодного чая давался ей с трудом. В парадной подъезда она сразу наткнулась на торчащий из под потового ящика конверт.

В нем была она сама. Её фото.

Коротко стриженые волосы пшеничного оттенка, розовая блузка, подаренная подружками на двадцатый день рождения, дурацкие голубые джинсы….

Она смотрела на себя с портрета, лежавшего в конверте, и игриво улыбалась, как будто знала, что её любят и холят.

А снизу строки о любви, почти ода…

О том, что «неважно, с кем ты сейчас, и каково тебе с ним — главное, знай, что тебя есть кому любить.»

Вот он сейчас здесь, перед тобой… В твоей голове…

Лена заплакала, припомнив тот день и потерянную среди книжных стеллажей распечатанную фотографию.

Алексей никогда не дарил ей таких романтических подарков…

Алексей никогда не ждал её столько, сколько ждут достойные джентльмены…

Алексей никогда не говорил ей тех добрых слов, и не держал её дрожащими от волнения руками, как это делал…ангел.

Сейчас на ней было красивое колье — дорогое и обсуждаемое в высоких обществах — оно было преподнесено от чистого сердца, его готовили для неё одной, и дарящий смотрел на неё преданными глазами.

Но память касалась того, кто когда-то подарил ей то самое фото, наполненное не меньшей лаской и заботой.

Боль от вспомнившегося звука разрывания его писем вызвало дрожание скул и слезу…

«Если бы ты только смог дождаться меня…» — подумала она.

На следующий день она пошла на могилу подруги. Она сидела возле гранитного камня и чёрного забора. Земля заросла пушистой травой, а по бокам росли колючие бордовые розовые кусты. Виктор выбрал их сам.

Лена рассказывала о том, что происходило целых два месяца, после того как Ката ушла.

— Тебе, наверно, не понравится то, что секретаршу Вити пожалел сам Родин. Но ты не переживай там. Она работает на него бесплатно, я слышала. Что-то вроде рабочего ареста… Ходят слухи, что Родин спас её от тюрьмы. Она возвращается в Москву на этой неделе, но Виктор, по понятным причинам, отказался с ней работать. Как и со своим печатником, которого Ростислав взял к себе в курьеры, представляешь?

— Я думала, они шутят, а они и взаправду спасли их шкуры от суда.

— А Левина посадили, ты не думай. Слышала, что он подал апелляцию, но тем самым так разозлил Виктора, что тот летал в Испанию, нашёл там с дядей именитого адвоката и теперь всё, что Кириллу светит, так это перевод в другую тюрьму с более строгим режимом. Говорят, надолго.

А ещё…

Поймала себя на мысли, что так и не сказала тебе о том, что хотела сказать в тот день в «Фортуне», помнишь?