Алексей Биргер - Тайна машины Штирлица

— В общем, этого и следовало ожидать… — сказал Юрка. — Теперь надо решить, что делать дальше.

— А дальше… — Даша запнулась. — Ребята, вы не останетесь у меня, до прихода папы? Мне страшно одной, потому что, мне кажется, происходит нечто непонятное.

Ребята переглянулись — потом поглядели на настенные «гжельские» часы.

— Бабушка будет волноваться, если я не появлюсь к обеду… неуверенно начал Ленька.

— Так скажи ей, что пообедаешь у меня! Обед есть!

— Сейчас позвоню, — живо согласился Ленька. — И тогда получается, что мы свободны до вечера…

— Ну да, до следующей серии, — кивнул Юрка. — Родители у нас появляются где-то в шесть, и, значит, до семи никто беспокоиться не будет. То есть, до самого вечера никто беспокоиться не будет, но ведь в семь сорок, по-моему — следующая серия, а ещё надо успеть поужинать… Словом, можем торчать у тебя ещё полдня — пока не надоедим тебе так, что ты сама нас выгонишь!

— Вот и отлично! — обрадовалась Даша. — Тогда давайте все-таки выпьем чаю, а пообедаем часа через два. Может, отец к этому времени все-таки появится.

Пока закипал чайник, Ленька позвонил домой и предупредил, что задержится и пообедает у друзей. На этом все посторонние проблемы были решены.

— Значит, никаких следов, что это может быть за фотография и откуда она? — спросил Юрка, когда все уже сидели за столом.

— Никаких! — покачала головой Даша. — Не знаю, что и думать.

— А что вообще ты знаешь об отце? — спросил Юрка. — Ты можешь нам рассказать?

— Ну… — Даша взяла паузу, собираясь с мыслями. — Я знаю, что он попал в Берлин совсем молодым, вместе с родителями. Выехали они довольно поздно, в двадцать шестом или двадцать седьмом году — в один из последних годов, когда выезд за границу был довольно свободным. То есть, если папе сейчас шестьдесят четыре, то ему было семнадцать или восемнадцать лет. Отец говорит, это совпало с назначением дедушки в какую-то советско-германскую комиссию по техническому сотрудничеству, поэтому его родители уехали, не теряя советских паспортов. В Берлине отец закончил медицинскую академию, стал работать врачом. В конце тридцатых, когда стало ясно, что Гитлер готовится к войне со всей Европой, дедушка с бабушкой выехали во Францию, а оттуда чуть ли не в Аргентину, и их след надолго затерялся. Отец остался работать в Германии, и к началу войны ему было… да, тридцать два года. Его должны были арестовать как подданного враждебной державы, но он сумел забрать себе документы своего немецкого приятеля, погибшего под бомбежками, уехал в Дрезден, где его никто не знал, и стал работать в госпитале как Иоганн Штульман. В армию его не призывали, потому что он был очень хороший врач, и такие врачи требовались в тылу. Он всегда любил охотиться, с ранних лет — и всегда в выходные дни уезжал на охоту, бродил по лесам. В последние дни войны у него на излечении находился какой-то крупный чин, то ли из СС, то ли из гестапо, и этот крупный чин проболтался в бреду, в лихорадке, что к приходу советских войск подготовлено полное уничтожение Дрезденской галереи. Отец сумел перейти линию фронта и связаться с нашим командованием — собственно, отец оказался одним из тех людей, благодаря которым гибель галереи была предотвращена. За это он и был удостоен благодарности, а в Москве, когда он вернулся, ему выделили два трофейных «опеля», один — на запчасти. Потом у него были неприятности, как у всех при Сталине, но его не посадили. Наоборот, его опять отправили за границу, врачом при посольстве. Там он сумел вновь разыскать своих родителей, и устроил так — это было уже после смерти Сталина — что получил назначение в Аргентину. Там он встретился с дедушкой и бабушкой, жил бок о бок с ними больше двух лет, и вернулся в Москву вскоре после их смерти, в начале пятьдесят восьмого года. Почти сразу он познакомился с мамой, женился на ней и родилась я. Мама умерла, когда мне было шесть лет. А отец до выхода на пенсию работал во всяких закрытых «ведомственных» больницах. Вот и все. Интересная жизнь, правда? И папа обещал мне рассказать про неё намного подробнее, когда я подрасту.

Друзья переглядывались. Им, свежим глазом, виделось в этой истории множество натяжек и прорех, но они не стали заострять на них внимание и цепляться к Даше с каверзными вопросами. В конце концов, девочка рассказала то и ровно столько, сколько узнала от отца. Юрка спросил только:

— А к себе на работу он тебя никогда не водил?

— Нет, — ответила девочка. — Он говорил, что эта больница обслуживает очень высоких лиц, чуть не из ЦК, и что там особая, очень строгая, пропускная система, поэтому ему надо хлопотать несколько дней, даже чтобы меня провести. Если бы я серьезно заболела, он бы, наверно, меня устроил туда, но я не болела за всю жизнь ничем, кроме простуды… Погоди! — она нахмурилась. — Ты хочешь сказать, что он вполне мог работать… не в больнице?

Юрка пожал плечами.

— Я всего лишь пытаюсь представить картину в целом. Если бы ты там бывала и больше знала его сослуживцев, то можно было бы попробовать позвонить кому-нибудь из них. Вдруг его вызвали на срочную консультацию?

— Тоже может быть, — согласилась Даша. — Но его консультации не длятся больше трех часов, поэтому он скоро должен быть дома. Если его не будет ещё через час — то он не на консультацию поехал, а куда-то еще… Да, и какая же консультация, с ружьем — с таким, тем более, как Старбус?.. В этот Старбус все и упирается. И ещё — в сожженную фотографию. Ребята, я очень боюсь, что с папой стряслась беда!

И тут раздался резкий звонок в дверь.

— Кто это может быть? — удивилась Даша. И оглянулась на друзей. Может, не открывать?

— Не бойся, мы с тобой, — солидно ответил Димка.

— Хорошо, посмотрим… — Даша пошла открывать дверь, а ребята держались чуть сзади.

Открыв дверь, она увидела на пороге пожилого человека самого интеллигентного вида, в очках и с мятой старомодной шляпой в руке.

— Ребята!.. — прямо в уши Юрке и Леньке прошипел Димка. — Вылитый профессор Плейшнер!

Друзья могли только согласиться с ним.

— Здравствуйте, девочка, — «профессор Плейшнер» выговаривал слова излишне четко, как иностранец или человек, очень долго живший за границей, и это «здравствуйте» вместо «здравствуй» тоже отдавало какой-то неестественностью. — Я ищу Николая Петровича Крамаренко.

— Это мой папа, — сказала девочка. — Но его сейчас нет. Ему что-нибудь передать?

— Нет?.. Странно. Мы с ним договаривались.

— Когда вы договаривались? — тут же спросила Даша.

— Вчера. И он сказал, что будет меня ждать в этом часу. Очень странно…

— Да вы заходите, заходите! — забыв о приличиях, Даша схватила незнакомца за рукав и втащила его в квартиру. — Раз вы договаривались, он наверняка подойдет! Фу, слава Богу! Он так неожиданно исчез, что, я думала, с ним что-то случилось! Но теперь-то он появится… Вы, наверно, по поводу ружья? — продолжала она тараторить. — Проходите на кухню. Мы чай с печеньем пьем, и вы выпьете чашечку. Вот, садитесь, как раз ещё одно место есть!