Томас Хетхе - Дело Арбогаста

— Добрый день! — Врач в белом кителе развернулся в кресле-вертушке. — Меня зовут доктор Эндерс.

Арбогаст поневоле вспомнил работу на бойне, вспомнил, как порой поглаживал рукой тушу теленка в черно-белых разводах (и какой нежной она была на ощупь), прежде чем снять ее с крючка.

— Покашляйте!

Врач схватил его за мошонку.

— Залупите!

Во второй половине дня Арбогаста повели на собеседование к начальнику тюрьмы, у кабинета которого ему вновь пришлось порядочно прождать, пока оттуда не вышел, объяснив Арбогасту, что теперь его черед, еще один заключенный-новичок. Отполированный до блеска письменный стол из красного дерева, на котором не было ничего, кроме часов с маятником в стеклянном колпаке, стоял поперек большой круглой комнаты на третьем этаже центральной башни. Перед ним на полу лежала бежевая циновка с пурпурным бордюром, явно арестантского производства.

— Сюда, пожалуйста.

Начальник указал на циновку, и Арбогаст встал на нее.

Не зная, куда девать руки, он в конце концов сцепил их за спиной. Он ожидал, что начальник окажется более пожилым человеком, а вовсе не, можно сказать, юношей, к тому же столь худощавым, что из бежевой вязаной куртки, под которой он носил белую сорочку и темно-коричневый галстук, выпирали костистые плечи.

— Итак, Арбогаст, нам предстоит выработать для вас план свершений. То есть, надо определить, чем вы будете заниматься в ближайшие годы. Ясно?

Арбогаст кивнул.

— Вы уже поговорили с учителем Ихзельсом и с его преподобием Каргесом. С господином Мильхефером, нашим вторым учителем, и с ассистентом главврача доктором Фреге вы еще наверняка познакомитесь, с пастором Ольманом — вряд ли, потому что вы католического вероисповедания. Меня, кстати, зовут директор Меринг.

— Ясно.

Арбогаст и сам не знал, зачем он произнес это слово.

— Ну, разумеется. К вашему сведению, в нашем учреждении, наряду со служащими и представителями администрации, с которыми вам, пожалуй, практически не придется иметь дела, работает, прежде всего, охрана. В ее корпус входят двадцать гауптвахмистров, восемнадцать обервахмистров, двенадцать вахмистров и двадцать четыре младших надзирателя. Хотите что-то спросить? Арбогаст покачал головой.

— Мне кажется, лучше всего будет подержать вас пока суд да дело в одиночной камере. Честно говоря, Арбогаст, убийц по сексуальным мотивам здесь недолюбливают.

— Я невиновен, господин директор.

— Ну разумеется. Как вам будет угодно. И все же на данный момент это представляется мне оптимальным решением. Конечно, вам не о чем беспокоиться, вашу безопасность мы гарантируем, мы не допускаем здесь никаких инцидентов. Однако, если так можно выразиться, вам не стоит рассчитывать на симпатию со стороны товарищей по заключению. Понимаете?

— Понимаю.

— Однако, если все же что-нибудь случится, немедленно докладывайте.

— Я понял.

— Значит, вы согласны с поселением в одиночной камере?

— Согласен.

— В богослужениях вы, я слышал, изъявили готовность принять участие.

— Это так.

— И в учебе?

— Да.

— Отлично. А что насчет трудовой деятельности? Вам надо выбрать одну их работ, которые можно совершать прямо в камере.

— Я не знаю.

— Бумажные пакеты или бутылки, вот в чем альтернатива. Или клеить бумажные пакеты или изготавливать оплетки на бутылки.

— Да, согласен.

— И все же — пакеты или бутылки? Что вы скажете, если это окажутся бутылки?

— Никаких возражений.

Арбогаст кивнул. Начальник тюрьмы еще некоторое время испытующе смотрел на него, затем разрешил удалиться. И пока его препровождали в камеру, Арбогаст думал о том, что все, должно быть, при взгляде на него стараются рассмотреть признаки преступной натуры, остаточные приметы злодеяния, которое он якобы совершил. Не зря же они так пялились. Наступил вечер, и Арбогаста обрадовал его приход.

Шестиметровая в высоту стена тюрьмы Брухзал, сложенная из грубых известняковых глыб, увенчанная колючей проволокой и восемью караульными вышками, производила снаружи впечатление крепостного сооружения, хотя саму тюрьму — здание из красного песчаника с четырьмя флигелями — с улицы видно не было. Четыре вышки были снабжены прожекторами и выходящими во внешний мир окнами, обеспечивающими наружный обзор. Караульные не имели права стрелять без предупреждения. В качестве такового они должны были сначала выстрелить в воздух или крикнуть: “Стой! Стой, или я буду стрелять”. Под окном каждой камеры в белый прямоугольник был вписан ее номер. В центре находилась высокая башня, восьмиугольная, как и наружная стена, с высокими арочными окнами. Там же стояла и церковь — из соображений безопасности чрезвычайно массивная. Весь комплекс сооружений был каменным, только двери камер — деревянными. Коридоры, ведущие к камерам, равно как и винтовая лестница в центральной башне, укреплены металлическими конструкциями. Выходы из флигелей в центральную башню забраны железной решеткой, возле нее на каждом этаже находился бак с горячей водой. Камера Ганса Арбогаста была в четвертом флигеле, между четвертым и третьим флигелями располагался прогулочный дворик.

Пробиваясь сквозь двойные решетки окна, свет прожекторов всю ночь обеспечивал в камере эффект, сравнимый с тусклым лунным светом.

Этот свет не придавал предметам отчетливых очертаний и не отбрасывал тени, он всего-навсего парил в камере легким облачком, заставляя едва заметно белеть во мраке постельное белье. Забивался, как пудра, под смеженные веки, не давал спать, — разве что за день произошло что-нибудь, настолько утрудившее голову, чтобы она забыла беспокойное тело и погрузилась в спячку. В большинстве случаев однако же ничего не происходило, и Ганс Арбогаст лежал ночами без сна. Днем двери камеры были заперты на один оборот ключа, ночью — на два. Снаружи он слышал неумолчный лай собак, доносился до него и столь же беспрестанный шум шагов надзирателей из коридора. Иногда “глазок” открывался — на него смотрели. Здешнее служебное собаководство насчитывало двенадцать овчарок, их конуры находились на огороде, а вечером их спускали бегать по канату, протянутому с внутренней стороны по всему периметру стены. Ошейники, крепящиеся на канате, леденяще позвякивали, — звук был как у холодного и сырого бриза, веющего с моря.

Время быстро теряет вкус и запах, и Ганс Арбогаст довольно скоро перестал отличать один день от другого. Изо всех сил он старался погрузиться в воспоминания о прошлом, с тем чтобы привнести тогдашние ароматы в сегодняшнюю пустоту. Он же не воевал; кроме тогдашней вылазки в Страсбург, поездки на уик-энд в Гамбург в 1951 году по случаю приобретения первой машины и свадебного путешествия на остров Майнау на Бодензее, он же нигде не был. Но он хорошо помнил географические карты, которые то развешивал, то вновь скатывал на школьных уроках учитель. Географические — и исторические. Долина Неандер, где нашли останки первобытного человека, Лиме, акрополь, средневековая крепость, битва при Танненберге, Германия в границах 1937 года, колонии великих держав. Ганс Арбогаст подпирал голову рукой, запустив другую руку под рубашку и поглаживая себя по груди и животу, он вспоминал, перебирал и тихо произносил названия: Камчатка, Тимбукту, юго-запад Германии, Макао, Мыс Доброй Надежды, Танжер, Великий шелковый путь, Иркутск, Берингово море, Амазонка, Конго, дельта Дуная, Антиподы, Земля святого Иосифа, Таити, Галапагосские острова, Панамский канал… На узкой койке он поворачивался лицом к стене и проводил тыльной стороной руки по прохладному камню. И всегда вспоминал при этом о первом прикосновении к ее коже. И тут же, не вынеся этого, переворачивался на спину.