Томас Хетхе - Дело Арбогаста

— Это Клейн звонил! — с ухмылкой объявил Фриц. — Арбогаст только что отправился спать.

Сью вопросительно посмотрела на мужа.

— Он определен в гостиницу “Пальменгартен”, только что они вместе поужинали. Клейн говорит, что Арбогаст буквально смотрит ему в рот. Нет-нет, именно — в рот, буквально. Он ведь долгие годы не видел, как кто-нибудь ест в его присутствии. Разговаривал он мало и почти сразу же изъявил желание остаться в одиночестве. Клейн проводил его до самого номера. Арбогаст отпер дверь очень осторожно и затем столь же осторожно запер изнутри.

Сью лежала в постели, обложившись подушками, и читала. Сейчас она оторвалась от книги.

— Я так рада, что все наконец получилось!

— Еще ничего не решено. Процесс только предстоит. Однако перспективы, как мне представляется, неплохие.

Звонок Клейна застал Сарразина в кабинете за чтением. Одет он был, как почти всегда дома, в белый бурнус с золотым кантом, приобретенный когда-то в Танжере.

— А помнишь, как мы с тобой сидели за завтраком и я рассказал тебе о Брухзале?

Сью кивнула. В спальне стало холоднее. Она медленно расстегнула на муже бурнус — все эти бесчисленные перламутровые пуговки, — а он смотрел при этом в окно, откуда пахло весенней сыростью и, пожалуй, чуть-чуть — гнилостью.

— И что ж, Клейн пожалует теперь к нам, чтобы вместе отпраздновать такое событие?

— Не думаю, — ответил Сарразин. — Во всяком случае, мы этого не обсуждали.

Ее рука скользнула ему под бурнус, поползла по животу.

— А вообще-то жаль.

Ганс Арбогаст позвонил и принялся ждать ответа. Посмотрел с крыльца на клумбы желтых цветов по обе стороны. Узкая улочка, застроенная полутораэтажными домами за низким забором, называлась Лупиненвег, дом номер четыре. Позвонив еще раз, он переложил чемоданчик из левой руки в правую. И чемоданчик, и адрес были у него от Ансгара Клейна. Было также договорено, что придет он в определенное время, то есть как раз сейчас. Арбогаст забеспокоился, так и не дождавшись от хозяев дома никакой реакции, и позвонил еще раз. По небу стремительно проносились мелкие весенние облачка. От их белизны и синевы неба у него все еще побаливали глаза. На крыше со скрипом вертелся флюгер. Он позвонил еще раз, вновь поменял руку с чемоданчиком, и, расслышав наконец шаги из глубины дома, поставил ногу на верхнюю ступеньку. Услышал, как проворачивается ключ в замке белой деревянной двери, увидел сестру. Оба они стояли сейчас на ступеньках — он на крыльце, а она на сходе с лестницы на второй этаж. И словно эта неловкая поза заставляла их быть внимательными и осторожными, Арбогаст не бросился обнять сестру, но лишь неловко протянул ей руку. Эльке пожала ее и пригласила его в дом. Они поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж и вошли с площадки в маленький, почти квадратный холл, в который выходили четыре двери. Эльке, его младшая, но уже такая взрослая, сестра обернулась к Арбогасту:

— Ну же, Ганс! Наконец-то! Добро пожаловать!

Сейчас она улыбнулась, и они все же чуть было не обнялись. В последний раз они виделись шесть лет назад на материнских похоронах. Эльке все еще была незамужем. Быстрым жестом она поправила упавшую на лоб прядку волос. Ему не хотелось думать о том, почему она ни разу не побывала у него на свидании в тюрьме, даже в ходе предварительного заключения в Грангате. И так и не ответила ни на одно из писем, которые он ей поначалу писал. После его развода и смерти матери она оставалась единственным членом его семьи. Он понял, что боится: а вдруг она его ненавидит?

— Кухня, ванная, спальня, гостиная!

Показав брату расположение помещений, Эльке открыла одну из дверей и провела его в большую, из двух комнат, обставленную диваном, журнальным столиком, “стенкой” с двумя креслами, обитыми зеленым бархатом, и имеющую выход на балкон. “Стенка” переехала сюда из семейного заведения. Равно, как и пейзаж на стене над диваном. И скатерть на журнальном столике. А вот телевизора Арбогаст не обнаружил.

— Здесь я тебя положу.

Арбогаст смущенно кивнул.

— Хорошо. То есть я хочу сказать: большое спасибо.

— О чем разговор! Кофе хочешь?

Он вновь кивнул. Они попили кофе, взяв чашки из памятного ему с детства сервиза, а позже, когда начало темнеть, Эльке достала бокалы и подала пиво. Разговор не клеился, но в конце концов сестра все-таки спросила, как ему жилось в тюрьме. Но пока он подбирал нужные слова, она быстро вставила, что прежде всего ей хотелось бы узнать о ночи, проведенной в “Пальменгартене”. Арбогаст кивнул. “Пальменгартен” был лучшим отелем во всем Грангате, и в детстве они часто бродили вокруг него, порой отваживаясь пробраться в гостиничный холл. Он с удовольствием поведал ей о вкусе ресторанного бифштекса, об ощущении от сна на свежих простынях, о странном чувстве, что ты вправе открыть дверь, когда тебе заблагорассудится. Она сидела, подавшись вперед и сложив руки на коленях, — он помнил, что и раньше она внимала его рассказам именно в этой позе. Позже она подала бутерброды и открыла банку с маринованными огурцами. Когда она смеялась, он не мог отвести от нее глаз, — с такой силой всплывало в этом смехе их общее детство. Вечером она отперла подсвеченной изнутри бар в “стенке”, и они выпили ликеру. Эльке рассказала о том, как умерла мать. Покивав, он, в свою очередь, наконец, заговорил о тюрьме, описал ей свой тамошний распорядок дня и попытался объяснить, что за штука такая — жизнь в одиночной камере. Она откинулась в кресле.

— А что было страшнее всего?

Он посмотрел на нее. Какое-то время он помолчал, потом отважился задать вопрос, мучавший его все это время.

— А вообще-то ты меня ненавидишь?

Эльке решительно затрясла головой. Подумала, что сказать, и в итоге выпалила:

— А машина твоя в полном порядке!

— “Изабелла”?

— Да. Продав трактир, я поставила ее в сарай одного крестьянина.

— Не может быть! Я не сомневался, что она давно продана. Завтра же пойду на нее погляжу.

Эльке рассмеялась. Но тут же вновь посерьезнела. Торшер под бежевым абажуром с кистями освещал гостиную весьма скупо.

— Чтобы ты знал, Ганс, — ты мне брат, поэтому я тебя и не выгнала. Но вообще-то я не знаю, как к тебе относиться.

Он настороженно посмотрел на нее. Она продолжила, мучительно подбирая слова.

— Тогда я просто не могла поверить тому, о чем все говорили и газеты тоже писали, тому, что ты и впрямь это сделал. Просто не могла себе такого представить. Катрин в то время часто бывала у нас, она рассказывала о свиданьях в следственном изоляторе, а потом начался процесс. Да, ты прав: в то время я тебя ненавидела. Мне казалось, что ты разрушил не только собственную жизнь, но и все наши тоже.