Томас Хетхе - Дело Арбогаста

Он помахал в воздухе кульком. Каждый год он раздавал заключенным рождественские подарки, собранные городскими прихожанами.

— “Крыло № 4” — такую надпись можно прочитать на стене, примерно посередине. А ваше окно помечено номером 312. Но вы и сами видите это на прогулках.

Ганс Арбогаст слез с табуретки и присел на краешек койки, спеша занять это место, чтобы туда не уселся священник. Взял у Каргеса темно-красный кулек, расписанный звездочками и свечами, открыл его, хотя, согласно тюремному распорядку, не имел на это права до завтрашнего утра. Два яблока, пара носков, пять сигарет, плитка шоколада. Каргес, которому пришлось сесть на стул возле стола, подался вперед, пристально всматриваясь в Арбогаста.

— Ну и как, Арбогаст, вы все еще называете себя невиновным? Ганс Арбогаст надкусил яблоко и, жуя, кивнул. Ему едва удавалось скрыть, с каким трудом выдерживает он испытующий взгляд священника. Но все же он ничем себя не выдал. А в рождественский вечер ему, как здесь положено, выдадут торт и чай с ромом. Единственный раз в году хоть капля алкоголя, если отвлечься от той дряни, которую кое-кто гонит здесь втайне и которую сам Арбогаст практически не пьет. А утром — тоже как положено — наваристый суп, шницель с пюре и со шпинатом, настоящий кофе из зерен. Арбогаст продолжал держать язык за зубами. Вскоре священник встал и забарабанил в дверь камеры, чтобы его выпустили.

— И вот что я вам еще скажу: в 1969 году вас амнистируют. И восстановят в гражданских правах, — сказал он уже на выходе. — Так что в этом смысле — веселого Рождества, Арбогаст!

Пронизанная светом прожекторов, в котором особо устрашающий вид приобретают решетки и колючая проволока, ночь замерцала под потолком камеры — и тут же прогнала сон: и после всех этих лет ночь в тюрьме была точь-в-точь такой же, как первая. Ганс Арбогаст не закрыл на ночь окно и лежал сейчас, прислушиваясь к тому, как в камеру лениво просачивается весенний ветерок. Слышал лай овчарок, рвущихся с привязи. Сперва он решил не думать нынче о Марии, но потом, когда она все же ворвалась в его мысли, не смог ее оттолкнуть, хоть и пытался отчаянно. Наконец с трудом отвел ее лицо на некоторое расстояние и всмотрелся в него издали. Давно уже ночь любви с Марией оживала в его памяти скорее по тексту экспертизы женщины-патологоанатома, чем по собственным воспоминаниям. Как пахла трава тогда, на исходе лета, что за аромат был разлит в воздухе? А ее духи? Но, закрыв глаза и поднеся пальцы к губам, он, как ему казалось, по-прежнему чувствовал ее запах, и голос ее звучал не просто так, но наполненный теплой свежестью ее дыхания. И тут его вновь и вновь одолевали воспоминания о том самом мгновении тишины и о прикосновении к гладкому дереву дверной ручки — о прикосновении, ставшем для него залогом всех последующих прикосновений! Тогда он решил было, что это ангел, следовавший за ними в тот день повсюду, подмигивавший им даже огнями вывески ресторана. Вне всякого сомнения, с этого момента все и началось.

Иногда он представлял себе в подобной ситуации, как бы они смотрелись сейчас вдвоем — он, в своем теперешнем виде, — и она, ничуть не переменившаяся. Как бы он своими нынешними руками обнимал ее, навеки оставшуюся двадцатитрехлетней. Но, поскольку ему и без того всегда было нелегко хотя бы допустить, что едва ли не все привлекательные женщины теперь гораздо моложе его самого, он не выдерживал этого мысленного зрелища и с вороватым облегчением падал в ее объятья. Странно, конечно, любить мертвого человека, и вдвойне странно, если ощущаешь себя этим мертвецом. А именно так он себя и воспринимал — голым и жалким, с содранной кожей, место которой заняли стены камеры, но все равно ничего не чувствующим и чувствовать не способным. Кое-кто говорит, что дело — в здешней пище, но он в это не верит. Дело — во времени, в тишине времени, в тишине, в которой он вновь и вновь возвращается в тот же самый вечер. И в ее безучастном лице, словно бы заранее заглянувшем в будущее, в нежности ее прикосновений. Голос ее он узнал сразу же. Сперва это был шепот, потом тихое пение — казалось, еще чуть-чуть — и он начнет разбирать слова. Да ведь и не слыша их сейчас, он заранее знал, что она будет петь, он улыбался, ожидая, что эти слова зазвучат возле самого его уха: “Если уж меня разыщешь, то держи, не отпускай!”

На следующий день его вызвали из мастерской по плетению циновок в централь, к телефону. Явившийся за Арбогастом охранник не знал, о чем идет речь; в ответ на вопрос заключенного он только пожал плечами, схватил его за руку, поволок коридорами и лестницами к зарешеченной двери в подвал башни, откуда предоставил Арбогасту подняться уже в одиночестве; Ансгар Клейн у себя в кабинете во Франкфурте все это время дожидался, пока его подзащитный возьмет трубку. Адвокат был очень взволнован и расхаживал по кабинету от письменного стола и обратно, волоча за собой телефонный шнур. Более чем трехлетние хлопоты — и вот, наконец-то. Клейн привстал на цыпочки, закрыл глаза. Услышав шорох на другом конце провода, радостно ухмыльнулся.

— Ганс Арбогаст слушает.

У адвоката внезапно пропал голос.

— Пересмотр, — заговорил он, прочистив горло. — Господин Арбогаст, дело направлено на пересмотр. Я только что получил соответствующее решение земельного суда в Грангате.

Арбогаст не сказал в ответ ни слова.

— Говорит Ансгар Клейн из Франкфурта. Вы поняли, что я сказал, господин Арбогаст?

Вместо ответа Арбогаст кивнул. Он не понимал сейчас ничего. В том числе и того, что собеседник, естественно, его не видит.

— Господин Арбогаст! Вы меня слышите?

— Да. — Еле слышным голосом, все еще машинально кивая. И после некоторой паузы. — Большое спасибо, господин Клейн.

— Дело не в благодарности, господин Арбогаст. Но понимаете ли вы, что это вообще значит?

Арбогаст покачал головой и огляделся по сторонам в кабинете, в котором он за все эти годы бывал считанное число раз. Акварель, изображающая каторжную тюрьму Брухзал с высоты птичьего полета, в рамке, застекленная, висит в проеме между окнами. Арбогаст был знаком с художником-арестантом. Секретарша начальника тюрьмы, изнывая от любопытства, пожирала его глазами.

— Арбогаст, — снова окликнул его адвокат. — Вы свободны, Арбогаст! Послушайте, Вы имеете право покинуть тюрьму немедленно. Согласно статье 360-й УПК суд приостановил исполнение приговора.

Арбогаст безвольно уронил руку, сжимающую телефонную трубку, и посмотрел на секретаршу начальника тюрьмы так, словно хотел у нее что-то спросить.

— Заехать за вами? — спросил Клейн, и Арбогаст, поднеся трубку к уху, вновь кивнул вместо ответа, после чего передал ее секретарше.