Томас Хетхе - Дело Арбогаста

Вызвали начальника тюрьмы; Арбогаста наперебой принялись поздравлять. В себя он пришел уже в камере, сидя на краю койки, а придя, огляделся по сторонам. Камера была четырех метров в длину, двух с половиной в ширину и трех — в высоту. Тридцать кубометров воздуха. Потолок слегка сводчатый. Стены до высоты человеческих плеч покрашены в салатный цвет, а выше — побелены; пол каменный в шашечку. Сидя на койке, видишь раковину с доской и металлическим зеркалом, за ней — салатная пластиковая занавеска, скрывающая душевую кабинку и туалет. Несколько лет назад в тюрьме решили отказаться от “параши”, а также от убирающихся в стенку коек и привинченных к полу столов. Арбогаст прекрасно помнил, как после переоборудования камеры чувствовал себя так, словно переехал с одной квартиры на другую, и ему понадобилось какое-то время, чтобы обвыкнуть в заново обустроенном помещении. Помаргивая, он посмотрел в окно. Он знал, что его параметры составляют квадратный метр ровно. Под окном, возле одной и той же стены, — койка и станочек. Далее — вдоль по длинной стене — стол и стул, а около двери — чугунная отопительная батарея. Узкая дверь из массивного дуба дополнительно укреплена тяжелыми железными запорами. На стене у двери — выключатель и кнопка звонка. В верхней части двери — “глазок”, а под ним — “окошечко” для раздачи еды, открывающееся только снаружи.

Собрав вещи, Арбогаст принялся ждать. А во внешнем мире происходило меж тем столько важных событий. Только что ушел в отставку президент Франции Де Голль. Китайцы и русские затеяли маленькую войну на дальневосточной реке. В Северной Ирландии вовсю убивали друг друга католики и протестанты. Разбился очередной “старфайтер” — он сам видел это по телевизору. Американцы собираются полететь на Луну. На прошлой неделе космический корабль с тремя астронавтами на борту облетел Землю. Вечером, когда его вызвали вернуть ему гражданское платье и прочие личные вещи, он первым делом схватил обеими руками шкатулку. На синем бархате возлежали три бильярдных шара — один черный и два такой кремовой белизны, что при взгляде на них поневоле вспоминалась не тронутая солнечными лучами кожа.

Известие о том, что дело Арбогаста идет на пересмотр, поступило на редакционный телетайп 30 апреля во второй половине дня. Тем же вечером Ганса Арбогаста должны были выпустить из каторжной тюрьмы Брухзал после четырнадцатилетнего заключения. Какое-то время Пауль Мор прикидывал даже, не поехать ли в Брухзал, затем отбросил эту мысль, но все же решил остаться в редакции посмотреть прямой репортаж об освобождении, который, как ему удалось выяснить, пойдет по третьей программе. Он разложил по матово поблескивающему столу из красного дерева, предназначенному для заседаний, кое-какие архивные материалы, над которыми имело смысл поработать, однако не смог сосредоточиться — даже несмотря на то, что включенный телевизор работал до поры до времени в беззвучном режиме. Смирившись наконец с этим, он подошел к бару, налил себе виски и решил просто-напросто ждать.

Естественно, он предался воспоминаниям о Гезине и прозевал из-за этого начало трансляции. Но пришел в себя и включил звук, когда на экране появились, как говаривали в старину, врата узилища Брухзал. “В перекрестном свете телевизионных и тюремных прожекторов с большим чемоданом в руке выходит на свободу Ганс Арбогаст”. Съемка, судя по всему, производилась в пожарном порядке и без звукового сопровождения — репортер комментировал мелькающие на экране кадры в импровизационном порядке. “Адвокат доктор Ансгар Клейн из Франкфурта, добившийся в среду решения о приостановке исполнения наказания, встречает подзащитного. Для Ганса Арбогаста это становится запоздавшим всего на сутки подарком ко дню рождения, потому что 29 апреля ему исполнилось сорок восемь лет. Безмерно счастливый в связи со вновь обретенной свободой, он отвечает на вопросы буквально набросившихся на него журналистов. Будучи спрошен о том, чего ему сильнее всего недоставало в многолетнем заключении, он отвечает: справедливости. И все же он всегда верил в грядущее освобождение. Как сообщает далее Арбогаст, в тюрьме он занимался изготовлением кокосовых циновок и, наряду с этим, учился на заочных курсах экономики малых предприятий. За курсы он заплатил шестьсот марок из заработанных в тюремных мастерских денег”.

На экране все еще красовались Арбогаст и Клейн под козырьком тюремных ворот. Пауль Мор испуганно подумал: неужели и я за эти года так сильно постарел? Он ведь прекрасно помнил обвиняемого совсем молодым человеком. Несмотря на поздний час, адвокат был без пальто, он стоял, перекинув через руку легкий светлый плащ. Весна, подумал Пауль Мор, как будто для осознания этого элементарного факта ему понадобилась телекартинка. Группа журналистов и просто зевак оставалась практически во тьме, прожекторы высвечивали только освобождаемого и его адвоката. Мор все же постарался вглядеться и в затененные лица, на какой-то миг ему показалось, будто он обнаружил на экране Гезину с фотокамерой. “В гостинице, в которой доктор Клейн зарезервировал для Арбогаста номер, тот первым делом заказал бифштекс и чашку кофе. О своих дальнейших планах он пока распространяться не хочет. Жена развелась с ним в 1961 году”.

Пауль Мор выключил телевизор, поскольку экстренный выпуск новостей закончился, плеснул себе еще виски и уселся за работу. К этому часу Арбогаст уже оказался предоставлен самому себе, шкатулку с бильярдными шарами он водрузил на ночной столик. Чемодан со скудными пожитками (главным образом, письмами и старыми фотографиями, накопившимися у него за все эти годы) он так и не распаковал, оставив в маленьком холле гостиничного номера, Чуть сдвинув занавеску на окне, Арбогаст смотрел на улицу — и никак не мог насмотреться. Благо, номер ему достался не с окнами во двор. Какое-то время он наблюдал за журналистами, занятыми демонтажем камер и прожекторов, и гул голосов у него в мозгу постепенно шел при этом на убыль. Сейчас он провожал взглядом едва ли не каждого из редких в этот час пешеходов. От крахмальной сорочки он отвык и сейчас расстегнул на вороте верхнюю пуговицу. Он пытался понять, о чем сейчас, собственно говоря, думает, но у него ничего не получалось. Он присел на кровать и провел ладонью по гладкой и прохладной поверхности черной телефонной трубки. На этот раз ему удалось преодолеть искушение позвонить. А чуть раньше он уже трижды согрешил, зазря потревожив портье.

— Извините. Нет, по оплошности. Всего хорошего. Нет, мне действительно ничего не надо.

Нужно ему было только одно — лишний раз получить подтверждение тому, что там кто-то есть. И что он сам в любой миг имеет право и возможность выйти наружу. Арбогаст раскинулся на постели и жадно вдохнул запах чистых простыней.