Томас Хетхе - Дело Арбогаста

— Меня с самого начала сочли убийцей! Каждое произнесенное мною слово буквально выворачивали наизнанку!

— А как насчет протоколов ваших допросов? Там ведь записаны именно те слова, которые вы произносили.

— В этой форме эти слова мне не принадлежат! — Далее Арбогаст пояснил, что обер-прокурор Эстерле на тех допросах не давал ему довести ни одного предложения до конца. — Этот человек так меня уделал, что я забыл, кто я и где нахожусь.

— Еще вопросы? — поинтересовался председательствующий. — Господин прокурор? Господин доктор Клейн?

Оба покачали головой.

— Хорошо. Завтра в восемь тридцать процесс будет продолжен. В повестке дня — ознакомления с доказательствами сторон. А на сегодня — все.

К тому времени, как Ансгар Клейн собрал бумаги и решил покинуть зал суда, публика и большинство журналистов уже разошлись. Зал для заседаний находился на первом этаже, и в светлом вестибюле, в котором с утра было не протолкнуться, сейчас уже почти никого не было. Прежде всего, как обрадованно установил Клейн, ушел профессор Маул, нигде не было видно и преподобного Каргеса. Лишь у самого входа дожидались адвоката Сарразин, Катя Лаванс и Арбогаст. Еще из вестибюля Клейн увидел, что женщина взволнованно говорит о чем-то с его подзащитным, и пришел к выводу, что поужинать ему будет лучше в гостинице, причем в одиночестве. Какое-то время он постоял с дождавшимися его людьми, а затем простился и с ними. Всех это удивило, особенно, судя по ее недоумевающему взгляду на него, Катю Лаванс. Уже на ходу он бросил в порядке объяснения, что ему нужно поработать. И в тот же самый момент здание суда покидал Пауль Мор. Столкнувшись с адвокатом в дверях, он пропустил его. И тут же осведомился, можно ли спросить его о впечатлениях от первого дня процесса. Журналист представился и выяснилось, что его колонки — в газетных вырезках на пожелтевшей бумаге, собранных в папки, — были известны Клейну. Как же, он освещал еще ход первого процесса! Да и сейчас пишет для “Бадишер Цайтунг”.

Кивнув журналисту, Ансгар Клейн остановился у входа в здание суда. История этого дела, объяснил он, лишний раз доказывает, в какой мере назрела реформа уголовного производства. На его взгляд, стопроцентная безошибочность — идеал вполне достижимый. Потому что времена — слава тебе, Господи, — теперь уже не те. Его подзащитный является символом рисков, которым подвергается любой в руках у неповоротливой юстиции; он надеется, что Гансу Арбогасту хотя бы теперь, с таким страшным опозданием, воздадут по справедливости.

— И последний вопрос, господин адвокат. Как вы относитесь к тому пиетету, с каким прокуратура подходит к профессору Маулу, выступавшему в качестве эксперта на первом процессе?

— Мне это кажется в высшей степени неподобающим. Но, как вы сами должны понять, от дальнейших комментариев по этому вопросу мне лучше воздержаться.

Ансгар Клейн простился с Паулем Мором, поблагодарившим его за интервью. И, углубившись в размышления, машинально поплелся следом за журналистом, благо им вроде бы было по пути, и только когда Мор свернул на Кройцгассе, Клейн остановился и задумался над тем, где он, собственно говоря, находится и как отсюда кратчайшим путем попасть в гостиницу. При этом он успел заметить, как журналист позвонил у двери с вывеской “Кодак”.

Звонок оставался здесь тот же самый. Дожидаясь возле застекленной витрины, Пауль огляделся по сторонам. Затем над тяжелой ширмой справа от него погасла красная лампочка, и из лаборатории вышла Гезина Хофман.

— Хорошо, что ты пришел!

— Спасибо, что пригласила! После четырнадцати-то лет. Мы ведь с тобой с тех пор ни разу не виделись.

— Да, это правда.

— А здесь все, как раньше!

Гезина, улыбнувшись, осмотрелась в маленьком магазине, как будто и сама очутилась здесь впервые.

— Кстати, я приготовила кое-что поесть. Пошли!

Изящным взмахом руки Гезина предложила Паулю следовать за ней. Путь лежал в узкую дверь за прилавком. Тесная комната оказалась по обеим длинным стенам заставлена до потолка стеллажами, полки которых были набиты всякой всячиной, какая может понадобиться в фотоделе. В конце комнаты небольшая приступка вела на жилой этаж. Из маленького холла, паркет в углу которого самым тревожным образом подломился, открывался вид на несколько совершенно одинаковых дверей, одна из которых — а именно та, что на кухню, — была открыта. Туда Гезина и пригласила Пауля и, пока он осматривался по сторонам, поставила на огонь две кастрюли — большую и маленькую. Одну стену здесь заставляли газовая плита и старомодная, чтобы не сказать старинная, раковина, у другой стоял огромный буфет, застекленные дверцы которого были украшены разноцветными вышивками. Над небольшим столом висела на стене праздничная скатерть, также расшитая: “Пятерых пригласили, сразу десять пришли, а мы всех угостили, что покушать, нашли”. На подоконнике стояла деревянная кофемолка. Пахло чесноком. Ничто здесь, внезапно понял Пауль, не изменилось за все эти годы.

— А твоя мать? — спросил Пауль.

— Она умерла.

Пауль кивнул.

— Садись же наконец! — Стоя лицом к плите, Гезина посмотрела на него через плечо. — Сейчас будет готово.

Пауль кивнул, но так и не присел.

Как раз в этот миг в номер к адвокату доставили заказанные им бутерброды и минеральную воду. Ансгар Клейн опустил поднос на остающуюся неиспользуемой половину кровати и тот всей тяжестью ушел в мягкое пуховое одеяло, а сам продолжил работу со списком свидетелей, которым предстояло выступить с показаниями назавтра. Бумаги он разложил на маленьком письменном столе у окна. В номере гулял сквозняк и от крытого серым линолеумом пола веяло холодом, тогда как тонкие коврики, которыми он был как бы прикрыт от глаз постояльца, сбивалась на сторону и скручивались буквально на каждом шагу. На Клейне была серая шерстяная куртка и белая сорочка. Галстук он позволил себе снять. Возле серого портфолио с документами лежал изящный блокнот с монограммами на каждой странице. Многие страницы были исписаны и частично исчерканы старой английской авторучкой — “вечным пером”, которое когда-то подарил Клейну отец. Адвокату стало холодно и он решил было принять горячую ванну, наткнулся на позабытые меж тем бутерброды, а когда, пустив воду, вернулся к ним в номер, в дверь вновь постучали.

С изумлением Клейн впустил в номер Фрица Сарразина. Едва войдя и даже толком не поздоровавшись, тот принялся делиться впечатлениями от первого дня в суде. Когда Клейн пошел в ванную выключить воду, тот проследовал за ним и туда, выбрал на полочке чистый стакан, наполнил его водой, вернулся в номер, сел за письменный стол и шутливо произнес: