Томас Хетхе - Дело Арбогаста

Она и сама не знала и не смогла объяснить себе позднее, когда ей случалось над этим раздумывать, почему она в этот миг внезапно дернулась всем телом, сбросила его руку с собственной шеи и попыталась закричать. Поначалу у нее ничего не вышло, но она заелозила так сильно, что, в конце концов, вырвалась. Дай же мне продышаться, подумала она, дай же мне продышаться. Он схватил ее за плечо, пытаясь удержать, но она все еще вырывалась, он схватил ее за волосы — и сорвал с головы парик. В изумлении он оцепенел и уставился на нее во все глаза. Она похожа на ангела, подумал он. А она, преодолевая жуткую боль в горле, сделала глубокий вдох, закашлялась, согнулась пополам, опершись на крыло “Изабеллы”, ее вырвало желчью. В муках восстанавливая дыхание, она не сводила глаз с Арбогаста. Но тот все еще пребывал в ступоре.

— Свинья! — выдохнула она наконец. — Какая же ты свинья!

— Теперь я понимаю, — мечтательно начал он, — почему ты носишь красное белье. Мария сказала мне, что рыжие никогда не носят красного белья.

Он все еще держал в руке рыжий парик, держал столь же властно, как только что — ее саму; он стоял, помаргивая в полумраке. Она видела, как играют желваки у него на скулах, однако больше он не сказал ничего. Еще какой-то миг она позволила себе бесстыдно поглазеть на него, а затем ее дыхание восстановилось полностью, она принялась одеваться, оделась и ушла. Он никак не отреагировал, когда она на ходу вырвала у него рыжий парик.

В ванной комнате над раковиной была узкая мраморная полка, на которую она выставила зубную щетку в стакане, зубную пасту и косметику, накупленную ею во Франкфурте. Над полкой — примерно сорокасантиметровое зеркало, а над зеркалом — неоновая лампа, холодный свет которой заливал сейчас ее лицо, ее отражающееся в зеркале лицо. Холодный свет плюс равномерное хлюпанье воды, набирающейся в бачок над унитазом. Этот звук и оказался первым, который расслышала Катя Лаванс, тщательно вымыв с мылом лицо горячей водой и завернув кран.

Вернувшись в номер, она попробовала первым делом дозвониться по междугородний связи до Бернгарда. Полчаса просидела она на краю кровати, куря одну сигарету за другой и стряхивая пепел в маленькую стеклянную пепельницу на подушке. А когда телефон наконец зазвонил, оказалось, что это всего лишь телефонистка с международного узла в Гамбурге, и объявила она, что все линии заняты и что нынешним вечером дозвониться в Восточный Берлин невозможно. Катя поблагодарила, поиграла с телефонным шнуром, намотав его на запястье, затем повесила трубку.

Голос Бернгарда, конечно, оказался бы огромным утешением. Она и сама не знала, рассказала бы ему о том, что произошло, если бы ей удалось дозвониться, или нет. Ей пошло бы на пользу просто-напросто поболтать с ним и, как знать, может быть, пересилив себя, она сумела бы завести беседу о мертвецах. Бернгард знал о том, что произошло с Марией, он был в курсе экспериментов, которые проводила в последние полгода Катя, он видал фотографии. Она повертела головой, подумала, не нанес ли ей Арбогаст какого-нибудь увечья. Облизала губы, смахнула прядку со лба. Ей было стыдно, что она доверялась Арбогасту, стыдно потому, что, как ей чудилось, ей самой доверилась Мария.

Только из-за этого она сюда и приехала. Но если он сумел познать красоту Марии вживе, ей достались только мертвые фотографии. Еще раз медленно провела рукой по волосам, потеребила себя за “конский хвост”, заправила пряди за уши. Одним словом, привела в порядок собственную прическу, забытую за дни, пока она щеголяла в парике. Мысль о длинных рыжих волосах у него в руке вызывала у нее дрожь отвращения. Но и ее лицо, обрамленное собственными волосами, выглядело сейчас чужим. Неоновый свет был ей однако же слишком хорошо знаком, чтобы испытывать ужас перед собственным отражением. Лишь холодный испуг, поселившийся отныне у нее в глазах, был ей еще в диковинку.

В четверг к восьми утра в зале было еще темно, холодно и сыро. Снегопад за окном закончился. Ансгар Клейн заехал за подзащитным с утра пораньше и, ускользнув от внимания прессы, уже выставившей вахту у входа, они уселись за стол защиты и принялись ждать начала заседания, пока зал постепенно наполнялся публикой. Клейн нарочно пришел сегодня в зал суда пораньше, потому что ему надо было установить и подключить диапроектор. Арбогаст прихватил с собой из дому удлинитель, которого хватило в аккурат до розетки в стене прямо за судейской кафедрой. Сейчас Клейн просматривал свои записи, а Арбогаст, теребя галстук, смотрел в пространство. Наконец адвокат по своему обыкновению извлек из портфеля термос и налил себе в колпачок зеленого чаю, который меж тем в гостинице научились варить практически безукоризненно. Лишь перед самым началом заседания, не увидев в зале Катю Лаванс, и несколько минут спустя, когда судьи уже вошли, а она так и не появилась, Клейн занервничал. Он спросил у Арбогаста, не известно ли ему, куда запропастилась их союзница, но тот только покачал головой.

— А разве вы с ней вчера вечером не ездили на прогулку?

— Ездили. Но я все равно не знаю.

Арбогаст взирал на него с деланным равнодушием, и Клейн начал серьезно беспокоиться: что же такое могло стрястись, чтобы Катя Лаванс опоздала к началу заседания, на котором ей предстояло выступить с экспертным заключением? Конечно, ошибкой было не зайти за ней в гостиницу и не доставить ее сюда самому, как это имело место во все предыдущие дни. Надо было просто постучаться, раз уж она не вышла в ресторан к завтраку. Но как раз в тот миг, когда в зал вошли судьи и заседатели и все встали, Клейн увидел пробирающуюся из задних рядов Катю Лаванс. Шла она осторожно, нехотя, словно колеблясь, и он с изумлением обнаружил, что рыжий парик остался, судя по всему, в гостиничном номере. А когда их взгляды встретились, Клейна поразило и еще сильнее встревожило совершенно незнакомое выражение у нее на лице. Краешком глаза он заметил, что его волнение не укрылось от Фрица Сарразина, который, как обычно, заранее занял место для восточно-германской гостьи рядом с собой. Сарразин тут же обернулся и сам посмотрел на Катю Лаванс.

И все же она пришла, так что паниковать нечего, подумал, успокаивая себя, адвокат. Однако, когда все расселись, он продолжал во все глаза глядеть на Катю Лаванс. В задних рядах свободного места, судя по всему, уже не нашлось, а вперед, к Сарразину, она не захотела или не посмела и встала поэтому где-то совсем сзади, прислонившись к спинке чужого стула. И не оставляла в покое волосы — теперь уже свои собственные. Ее внезапная нервозность показалась ему совершенно необъяснимой и уж во всяком случае он ни за что не увязал бы ее с предстоящим оглашением экспертного заключения. Судья открыл заседание.