Татьяна Романова - Фантастика и Детективы, 2014 № 11 (23)

Отчаянно захотелось оказаться на месте Олева. Странствовать в горячечном бреду по неведомым мирам и не принимать участия в этом мистическом паноптикуме.

— Клем, — окликнул его Вацлав. — Вот, глянь. За подкладкой у Олева было.

Клеман, тревожно оглядываясь на замершую Каську, развернул сложенный вчетверо мокрый документ. Чернила поплыли, но все равно можно было различить очертания букв. «Седьмой отдел… сим удостоверяю… на службе Его Величества…»

— Откуда у Олева эта дрянь? — только и спросил Клеман.

— Привыкайте, господин, — отозвалась Каська. — Это всегда так. Я-то знаю.

— Что делать будем? — спросил Вацлав — в сотый, наверное, раз. — Убьём гада?

За окном уже брезжил рассвет, пора было возвращаться в город — но не оставлять же всё, как есть!

Грудь Олева мерно вздымалась, на запавших щеках плясали пятна лихорадки. Окаянница забилась в дальний угол кельи и таращилась оттуда дикими глазищами.

— Но нельзя же так — больного, раненого. Он, может, сам помрёт.

— Не помрёт. Раны затянутся, и полетит, сокол, сдавать нас жандармерии.

— Ну вот оклемается…

— Ага. А смысл тогда лечить?

Они замолчали под пристальным взглядом Каськи.

— Да все просто, господин. Вам стоит лишь приказать, — она отбросила за спину мокрые патлы. — Вам-то нечего грех на душу брать. А мне от своих уж не отмыться.

— Давай, — коротко кивнул Вацлав. — Клем, она же пра…

Пальцы Окаянницы сомкнулись на плетеной рукояти.

Вацлав охнул и зажмурился. А Клеман, стиснув зубы, заставил себя смотреть, как лезвие с мерзким чавканьем вошло в грудь Олева. Он умер мгновенно — ни криков, ни слёз. Миг — и Каська уже стояла у стены, вытирая клинок подолом своей хламиды.

— Всё? — спросил Вацлав хрипло.

— Всё, — отозвался Клеман.

Было тихо. Лишь с мерным стуком бились о стекло запоздалые капли дождя.

— Упокой, господи, — прошептал Вацлав. — К-катаржина, а ты любого, что ли, можешь убить?

Она замерла. Пальцы нервно сплелись на рукояти меча.

— Да, — наконец ответила она. — Если прикажете. Убью, господин. Кого угодно — лишь бы не возвращаться.

— Есть один граф, — сказал Вацлав, тяжело дыша. — Он плохой человек.

Клеман смог лишь позавидовать выдержке друга. Это же надо — во всём этом кошмаре помнить о самом главном? Ловицкий-то жив!

— Прямо сейчас?

— Сейчас, конечно! — подскочил Клеман.

— Нет, — отрезал Вацлав. — Завтра. В театре. Чтобы все видели.

Народа в театре, несмотря на ранний час, было предостаточно. Ну ещё бы: пьесу бесплатно показывают. А то, что эту пьесу сочинил мерзкий Пауль Ловицкий, столько хороших и честных людей за решетку пересажавший, их, видите ли, не заботит. И то, что пьеса про иуду Стефана, который продал их родную валатскую землю Империи — тоже мелочи. Как можно смотреть на ряженых властителей, когда где-то здесь, в трущобах бывшей столицы, скрывается всеми покинутый истинный правитель, князь Родольф?

Ничего, мрачно улыбнулся Клеман, опершись о резной бортик галёрки. Будет вам представленьице. Лишь бы Окаянница не подвела!

Утро было поистине безумным. Вацлав снова и снова заставлял Клемана читать строки канона, записывая, как он произносит слова.

— Наконец-то я понял, — взгляд монаха лучился мрачным торжеством. — Какие же хитрюги были наши предки! Зашифровать в каноне исконников заклинание — это очень по-валатски! А я все думал, почему в униатской церкви читают жития святых, а у нас — великих грешников. Как там обычно говорят? Душу отмолить? Дать шанс на искупление? А, белыми нитками шито! В каноне — двести имен. И все такие, как наша Катаржина. Только представь, какая армия получится? Целое призрачное воинство! Тогда-то уж Валация расправит плечи!

Завизжали скрипки из оркестровой ямы. Бархатные края занавеса разъехались в стороны.

Ловицкий! Сердце Клемана забилось от ярости. Сколько раз таращился на него со страниц газет этот напомаженный мерзавец! И вот он. Здесь, рядом, в полусотне шагов. Одутловатые щёки разложены по накрахмаленным брыжам: ни дать, ни взять — кабанья голова на блюде. Эх, в эту бы башку, да из «Аузрума» разрывным патроном!

Клеман в сотый раз огляделся по сторонам. Да где она, где?

— Чего ёрзаешь, чума? — прошипел сосед, пожилой усач в почтмейстерской шинели.

Не придёт она. Точно не придёт. Вацек тоже хорош — демону верить.

Граф замер на краю сцены, обводя взглядом зал. И тут белоснежную рубаху рассекла алая полоса. Из партера раздались испуганные крики и разреженные хлопки аплодисментов — видно, какой-то простак решил, что это часть спектакля.

Ловицкий пошатнулся. Второй невидимый удар окрасил кровью широкий воротник. Голова графа нелепо запрокинулась, и он рухнул навзничь. Ручейки крови побежали по мраморным ступеням.

Ай да Окаянница!

Вот тут уж началось светопреставление. Зал взорвался испуганными воплями, рыданиями, руганью. Визжали женщины. Кто-то из жандармов начал палить в воздух — очень хотелось верить, что в воздух.

Люди бросились прочь. Клемана почти сразу же оттёрли к стене. В глазах потемнело.

— Пожар! — взвился над толпой испуганный крик.

Из распахнутых входных дверей в зал валил густой, невероятно едкий дым. Клеман обернулся — и понял, что за кулисами искать спасения тоже не получится: бордовый край занавеса расцвёл огненными языками.

Прикрывая лицо лацканом пиджака, он бросился вперёд.

Усач, не отстававший от Клемана, неожиданно начал шарить руками по стене.

— Эй, курсист, тут гримёрка была, — прокричал он сквозь кашель. — Вдруг пересидим?

Стукнула о стену дверь. Под ногами зашуршала мишура. Где-то там, за рядами вешалок, блеснул спасительный прямоугольник окна.

Клеман рванулся вперед. Высадил стекло ударом локтя, вдохнул полной грудью — и комната поплыла перед глазами. Проклятое окно выходило не на улицу, а в вестибюль.

Бог ты мой, до чего же нелепо — сдохнуть в театральной гримёрке!

— Ирена… — прошептал Клеман.

Чьи-то руки обхватили его плечи и потащили обратно, в дымный чад коридора. Сопротивляться не было сил.

Тёмные волосы щекотали лицо. Мокрые, нет, склизкие — как змеи.

— Что ж ты полез туда, господин?

Клеман приподнялся на локте. Он лежал на припорошенном снегом газоне. Над ним склонилась Окаянница. Серое низкое небо было затянуто чёрными клубами дыма, издалека доносился отчаянный звон пожарного колокола, чьи-то крики. К горлу подступила тошнота.

— Почему пожар начался, Катаржина?

— Господин Вацлав приказал, — Каська отвела глаза.

— Там же люди были! Обычные люди, не только ублюдки имперские. Их за что?

В серых глазах не было раскаяния. Вообще ничего не было, кроме страха.

— Тварь. Проклятая тварь, — по щекам Клемана катились слёзы, но он этого не замечал. — Ты же могла их всех спасти!