Жорж Сименон - Побег аристократа. Постоялец

Ревнивцем он не был. И все же остался, может быть, просто чтобы ее позлить.

— Что, этот Ван дер Хмыр тебя впечатляет?

Прозвищем голландца наградила сама Сильви, так-то вот. Ее бесило, что другие бабы так смачно кутят с ним в то время, когда ей приходится тянуть джин-физ. Она находила, что они уродины.

— Хватит, пошли!

И вот, когда они пересекали вестибюль «Паласа», направляясь к себе в номер, они увидели, что Ван дер Хмыр тоже возвращается к себе. Женщины даже не сумели его удержать! Один спать пошел! Притом в лифте поглядывал на Сильви с лестным удивлением.

А ей приходится ложиться в постель с Эли Нажеаром, который потеет, разгуливает с распухшим носом и красными глазами, да и нет у него уже ни гроша!

— Уходишь? Что ты собираешься там делать в такой час?

— Сама не знаю, — обронила она, натягивая чулки. — Как бы то ни было, ты должен дать мне денег.

— У меня их нет!

По-настоящему освещенной до сих пор оставалась только ванная, а спальню словно бы заполнила туча серой пыли. Черными подвязками пристегнув чулки к поясу, Сильви повернула выключатель, и картина, что вырисовывалась в оконной раме, подернулась туманом, он едва мог различить ее контуры.

Зато апартаменты разом стали шикарными. На туалетном столике между двумя торшерами с розовыми шелковыми абажурами сверкали закупоренные флаконы туалетного набора. Голые груди Сильви исчезли под тонкой сорочкой.

— У тебя есть еще несколько сот франков.

— Тебе остается только продать свой золотой слиток, — пробубнил он, сморкаясь.

Прикосновение носового платка к воспаленной коже было так болезненно, что сморкаться приходилось с величайшими предосторожностями.

— Ты воображаешь, что я с ним расстанусь?

Да ничего он не воображал. У него больше не было никакого воображения. Пот так и лил с него. Его постель пропахла потом. Пижама липла к коже, от света болели глаза.

Сильви он повстречал две недели назад на борту «Теофиля Готье». Она возвращалась из Каира, где ей пришлось работать наемной танцовщицей в каких-то кабаре. А он плыл из Стамбула в Брюссель, где хотел попытаться провернуть дело с коврами: речь шла о распродаже миллиона ковров, арестованных таможней.

Ковры принадлежали не ему. Это дело тянулось месяцами. Им занимались два десятка посредников в стамбульском квартале Пера, в Афинах и даже в Париже, оно до того запуталось, что никто уже не знал в точности, кому принадлежит товар и какова доля каждого участника предприятия.

Эли Нажеар, имея связи в Брюсселе, ввязался в игру и был так убедителен, что получил аванс под будущие комиссионные.

Все было яснее ясного: если он продаст ковры, ему причитаются двести тысяч франков!

Сильви путешествовала вторым классом. С первого дня мужчины вились вокруг нее — четверо, если не пятеро ретивых поклонников. Вечерами она регулярно красовалась на палубе, задерживаясь там до двух-трех часов ночи.

Кто доплатил за ее каюту в первом классе? Во всяком случае не Нажеар, он в то время еще не сошелся с нею. Успеха он добился, когда прибыли в Неаполь, там она призналась ему, что у нее билет только до этого порта.

Он оплатил ей путь от Неаполя до Марселя. Повез ее в Париж, потом в Брюссель. Здесь они провели три дня, за это время стало очевидно, что затея с коврами безнадежна. Сверх того Эли расхворался, а в кошельке у него оставалось меньше тысячи франков. Прикрываясь одеялом, он исподтишка смотрел, как женщина размазывает по губам яркую помаду.

— Все-таки не пойму, что ты собираешься делать в городе в такое время дня?

— Тебя не касается.

— Небось, задумала поохотиться на Ван дер Хмыра!

— Почему бы и нет?

Он был не ревнив. На пароходе, правда, ревновал, но там он оказался одним из мужчин, осаждавших Сильви, все пассажиры были в курсе событий, а когда час за часом каждый твой шаг на виду…

Теперь он даже слишком хорошо изучил ее. Он видел ее в постели по утрам, когда веснушки у нее под глазами проступали особенно заметно, оттеняя все то плебейское, что таилось в ее плотском существе.

— Дай мне денег, — сказала она, одергивая узкое платье, не в меру плотно облегающее ягодицы.

Он не шелохнулся даже тогда, когда она вытащила кошелек из кармана его пиджака. Видел, как она отсчитывала четыре, пять, шесть стофранковых купюр и совала их к себе в сумочку. Трамваи с большими зажженными фарами без передышки сновали взад-вперед по проспекту Жардэн-Ботаник.

— Хочешь, я скажу, чтобы тебе принесли чего-нибудь поесть?

Обернулась к нему, подождала, протянула удивленно:

— Ну и пожалуйста! Не желаешь отвечать? Дурак!

Нет, отвечать он не собирался! Молча смотрел на нее одним глазом, и ей стало не по себе от того, что она не знает, о чем он думает.

— До вечера…

Он не двигался. Она набросила на плечи меховое манто.

— Ты не хочешь сказать мне «до свиданья»?

Она потушила в ванной свет, отыскала свои перчатки, бросила взгляд на унылую панораму Ботанического сада. Пожала плечами:

— Что ж, тем хуже!

Ведь и он уже не тот! На «Теофиле Готье» он выглядел молодым, элегантным. Это был парень тридцати пяти лет, очень тонкий, черноволосый, только нос был малость великоват.

— Ты турок?

— Португалец. По происхождению.

Он был остроумен или, вернее, отличался скептицизмом достаточно эффектного сорта. Когда Сильви сказала ему, что была танцовщицей, он поинтересовался, в каком из кабаре Каира она работала.

— В «Табарене»!

— Тысяча франков в месяц плюс процентная надбавка за шампанское, заказанное клиентом, — заявил он.

И ведь как точно! Да, он знал Каир. Он знал и Бухарест, где она два месяца проработала в «Максиме». Он болтал с нею о людях, с которыми она там кутила.

— Ты богатый?

— В Брюсселе меня ждут двести тысяч франков.

Как бы не так! Всему пришел конец! Он стал больным! Занудным! Уродливым!

— До вечера…

Свои вещи она оставила в номере. Проходя мимо двери Ван дер Хмыра, она мельком глянула на нее и приметила кипу голландских газет, торчавшую из переполненного почтового ящика.

Эли совсем не думал о ней. Смотрел на потолок, потом в окно, потом на потушенные лампы. Хотелось высморкаться, но он не решился, так это выходило больно. Он чувствовал, как капли пота медленно проступают сквозь кожу, стекают по телу.

— Мне бы машину, — сказала она портье.

— Такси?

— Нужно съездить в Шарлеруа.

— В таком случае я вам предложу большой наемный автомобиль.

Вестибюль тоже был ярко освещен. Сильви ждала, неторопливо прохаживаясь мимо витрин в медных рамах. Вскоре подкатило старомодное авто, за рулем которого восседал шофер в ливрее.

— Сначала в Бон-Марше.

В магазине низких цен горели матированные лампы. Ни день, ни ночь — этот Бон-Марше словно выпал из времени. Шарнирные двери, вращаясь, впускали холодный воздух. Продавщицы носили под платьем шерстяные трико.