Александр Звягинцев - Рецидивистка

— Это почему же? — удивился Егор Аверьянович.

— А потому что у них рога не растут, — не моргнув глазом ответил старик. — Им ни бодаться, ни упереться нечем!

За сивой щетиной было не разобрать, ухмыляется старый Друз или нет, но одно Абелин уяснил себе сразу — старик непрост и на язык ему лучше не попадаться.

А на следующий день приехал в гости «местный Анискин» — именно так отрекомендовали ему еще в городе местного участкового Григория Лукича Желвакова. Это был суровый, неулыбчивый мужик, с загорелым до вишневого цвета лицом, постоянно промокавший изнутри свою форменную фуражку, на которой пот выступал, как роса поутру, носовым платком.

Желваков покатал Абелина по району, а как-то за пивом, криво усмехаясь, поведал Егору Аверьяновичу историю, которая несколько лет назад прервала его служебную карьеру и оставила в звании майора на веки вечные…

Его направили в соседний городок заместителем начальника отдела внутренних дел. С перспективой, так сказать, потому что действующий начальник выходил уже на пенсионную прямую. Желваков прибыл к месту службы, полный надежд и желания проявить себя. Но начальнику кто-то из доброжелателей настучал, что приехал он с указанием как можно быстрее занять его кресло. И начальник, человек завистливый и болезненно мнительный, решил сыграть на опережение.

Был устроен грандиозный запой по поводу его собственного дня рождения, на котором он умело довел Желвакова до потери способности разумно соображать. А потом сказал, что теперь пора по бабам, потому что глупо им, двум таким завидным мужикам, надираться, как каторжникам, без женской ласки. Когда Желваков осведомился, где ж их взять, начальник на правах старожила продиктовал ему адрес и приказал идти по нему в поисках некоей Зины, которая их, красавцев, только и ждет. Причем строго наказал: стучи, пока не откроют. Дом большой, она может быть в дальней комнате и не услышать. А сам остался прибраться и пообещал скоро быть следом.

Желваков, хоть и не без труда, нужный дом нашел. Принялся стучать, ему долго не открывали. Возбужденный, он приложил ладони ко рту и закричал: «Зина! Открывай!» Ответа не последовало.

С тупым пьяным упорством, восхищаясь собственным остроумием, он продолжил свои занятия: «Зиночка! Зинаида!.. Зинуля!.. Зинушечка!.. Зинок!..» Веселье так и распирало его.

Наконец на крыльцо вышел встревоженный мужик в майке-сетке и официальным голосом спросил:

— Товарищ, вы, собственно, по какому вопросу?

С пьяной удалью и прямотой Желваков ответил:

— Да мы, собственно, на предмет…

И тут Бог смилостивился над ним и удержал от последнего ужасного слова.

— …на предмет женской ласки! — закончил он.

— А почему по этому вопросу вы пришли именно по этому адресу? — несколько нервно поинтересовался мужчина.

— Дак, — пьяно икнул Желваков, — это всем известно… Улица… дом… постучать… Спросить Зину… И полный вперед!

— Интересно, — задумался мужчина в майке-сетке. — Интересно! Значит, всем известно?

— Всем-всем, — замахал руками Желваков. — Сюда весь район дорожку знает!

— Вот даже как! — охнул мужчина. — А вы кто такой?

— Я-то? Настоящий советский человек! — изумился непонятливости таинственного мужика Желваков. — А ты кто?

— А я первый секретарь райкома партии, — звенящим от едва сдерживаемой ненависти голосом ответил мужик.

— Ага, секретарь, значит… Да еще первый! — с рассудительностью и дотошностью совершенно пьяного человека проговорил Желваков. — А что же ты тогда здесь делаешь, если ты секретарь? — с хитрой, как ему казалось, улыбкой спросил он. — Да еще первый?

— Живу я здесь.

— Ишь ты, живет он, — не поверил Желваков.

И вдруг почувствовал, что стремительно трезвеет. А вместе с трезвостью на него неудержимо накатывают ужас и стыд…

— Вот такая, понимаешь, запендя получилась, — раздумчиво произнес участковый, видимо, в тысячный уже раз переживая события той давней бурной ночи. — Всем запендям запендя! На всю оставшуюся жизнь…

— А запендя — это что? — не удержался от вопроса Абелин.

— Запендя-то? Ну, это заковыка, казус. У меня милиционер один служил, белорус, вот он эту запендю и запендюривал по любому случаю. И ко мне с тех пор прилипло…

— А что, слово интересное, выразительное, — пытался отвлечь Желвакова от печальных воспоминаний Абелин.

— Ну так! Считай, народная мудрость.

— А потом-то что было? С секретарем?

— Что там у него со своей Зиной было, я точно не знаю, но представить очень даже можно… Сам я с места происшествия смылся — догадался, слава богу.

— А начальник?

— Начальник? В морду я ему тогда, конечно, дал, — задумчиво припомнил Желваков, предварительно хорошо хлебнув холодненького пивка. — Так аккуратно, чтобы никто не видел. Но польза от этого была только моральная — с должности меня поперли сразу. Потому что я, как товарищ Берия, сразу выпал из высокого доверия. И навсегда. Начальство меня невзлюбило страшно. Уже ни райкомов сколько лет нет, ни секретарей, ни первых, ни всех остальных, а начальство с тех пор все на меня косится, каких-то пакостей ждет… Да мне уже на это наплевать. Жду не дождусь, когда на пенсию уходить. Буду тогда со старым Друзом на лавочке сидеть, радио слушать и ворчать на всех во всем мире. А сейчас мое хозяйство вот оно…

Желваков достал потертую планшетку, вынул из нее несколько бумаг и торжественно зачитал:

— «Кандыба В.Т. без моего разрешения лег на меня и стал совершать возвратно-поступательные движения так быстро и ловко, что я не успела и не посмела посопротивляться». А, Егор Аверьянович, как излагает, собака! Понимаешь — не успела, а главное, не посмела… И заметь, именно — посопротивляться! Маленько так, для вида и очистки совести… А то, не дай бог, этот Кандыба В. Т. с нее слезет!

А вот еще… «Кроме того, прошу учесть, что прежние судимости характеризуют меня как хулигана. А хищение — не мой профиль работы». Или: «Он остановил меня и попросил десять рублей. Я дал. А он стал давать мне сдачу кулаком. Нанес сильный удар в живот и тем самым разбил до крови нос». «Хвощан бывает пьян систематически, каждый раз устраивает скандал, не упускает случая и побить. В работе не нуждается, так как живет на моем иждивенстве и даже спасибо не скажет. Прошу принять меры к хулигану. Но если будете сажать, то ненадолго. Потому как я к нему сильно привыкла».

Егор Аверьянович, и сам читавший немало таких бумаг, тем не менее не выдержал и расхохотался.

А Желваков уже зачитывал другое сочинение.

— «Отношения в нашей семье накалялись с каждым днем. И вот в этой нервной обстановке я совершил кражу кирпича со стройки. Что является смягчающим меня обстоятельством. А сумма иска о разделе двора, предъявленная мне вышеупомянутой женой, является ненаучной фантазией и прямо пропорциональна ее корыстным запросам»… А вот! «Алкогольные напитки употребляет не зло, но имеет опасную тенденцию — пить в одиночку. В последнее время снизил требовательность к себе, но повысил халатность»…