Татьяна Устинова - Хроника гнусных времен

– Кирилл, это все очень хорошо и совершенно в духе Агаты Кристи, но я не понимаю, зачем вообще нужно было… убивать маму? – вступил Дмитрий Павлович. Вид у него был растерянный и сердитый.

– Не мешайте, дядя Дима, – сказала Света с досадой, – он же пытается объяснить.

– У вашей матери были деньги, Дмитрий Павлович. Я не понимаю, почему вы никогда не задавались вопросом, на что, собственно, она живет полвека после смерти мужа. На что покупает машины. На что содержит домработницу. На что ездит на курорты и помогает внукам.

– Фр-р, – злорадно выдохнула тетя Александра, – моя сестра была содержанкой, безнравственной и развратной тварью.

– У нее были средства, – повторил Кирилл, – Сонино ожерелье стоит под сто тысяч долларов. Откуда оно взялось у бабушки?

Тут произошла катастрофа.

Тетя Александра вдруг выпучила глаза, почернела, и праведный инквизиторский гнев переродился в тяжкое, огромное, нечеловеческое изумление.

– Ско-о-олько? – провыла она. – Сто-о-о? Сто тысяч?! Сонькино?! Сто тысяч долларов?!

Подбородки затряслись, шея вытянулась, и она что есть силы пнула стул, на котором горбился совершенно несчастный Владик. Стул упал, и Владик повалился вместе с ним. Света отскочила в сторону, как будто на нее опрокинули банку с пауками.

– Что ты мне врал, скотина?! Ты… ты сказал – тысяча! Ты… ты хотел… прикарманить?! Обмануть?! Меня?!

Владик захныкал, пополз по полу и спрятался за Свету.

– Соня! – тоненько крикнул он из-за Светы. – Соня, скажи ей!..

– Света, дай ему воды, – распорядилась Нина Павловна.

Тетя Александра изменила цвет лица с черного на бурно-лиловый, под цвет халата, и стала натурально хрипеть и ломать руки. Кресло скрипело под ней и ходило ходуном.

– Потом мне рассказали про клад, – продолжил Кирилл, тетя Александра больше его не интересовала, – Нина Павловна рассказала. В детстве они играли в кладоискателей, и бабушка очень рассердилась, когда застала их за этим занятием.

– Это глупости, – сказал Дмитрий Павлович убежденно, – детские глупости, и больше ничего.

– Нет. Клад действительно был. И его на самом деле привезли из Германии ваш отец и его друг. И именно на эти деньги Агриппина Тихоновна жила всю жизнь.

– 3-з-змея… – шипела тетя Александра, – хищ-щница!..

– Был клад. Он был спрятан в доме, и о том, где он спрятан, знали три человека – бабушка, дед и Яков, тот самый близкий друг. Потом появился еще один – четвертый человек, который решил забрать его себе. Но этот четвертый знал только о том, что клад существует. Он должен был его найти. Сергей показывал мне арабские книги, которые так нравились ему, когда он был маленький. Это книги Якова. Яков почему-то отдал их вашей бабушке, а не оставил в собственной семье. То ли он любил ее, то ли очень дружил с дедом – вряд ли сейчас можно сказать наверняка. Так или иначе, книги простояли в шкафу семьдесят лет или около того, и, когда мы с Сергеем их смотрели, оказалось, что в одной книге не хватает страниц. Я не мог понять, какой смысл выдирать листы из книги столетней давности, пока не сообразил, что, может, дед и Яков именно на этих листах нарисовали план, как найти клад. Вот это была совершенно гениальная мысль. Ни один следователь и энкавэдэшник не догадался бы. Они по-русски-то едва разумели, не то что по-арабски! Даже если бы забрали все, старые арабские сказки скорее всего уцелели бы – кому они нужны! Сергей не помнил, что там было написано или нарисовано, но там был именно план.

И он исчез. Четвертый человек подошел совсем близко к цели.

Все молчали, и только дышала на крыльце громадная черная собачища. Кирилл посмотрел на нее. Ему было завидно – собачище не нужно было ничего объяснять.

– Скорее всего, заполучив листы, он ничего не понял. Книга-то арабская, и Яков мог написать что-то именно по-арабски. Я случайно услышал, как Сергей говорил кому-то в саду, что он завтра во всем разберется и что это какая-то ерунда. Он говорил с ним, с этим четвертым человеком. Сергей должен был прочитать текст, но он сказал, что это никакой не текст. Вряд ли Сергей понял, что это за бумажки и какое они имеют значение, но он моментально стал опасен. Он не отстал бы, пока не разобрался. Он даже сказал: я завтра во всем разберусь. Его нужно было убить.

Он перевел дыхание, потому что перед глазами опять всплыла голая голубоватая нога в темной воде и камень, обросший водорослями.

– Его оглушили, – сказал он безжалостно. – Или придушили, я в этих вопросах не специалист. Накачали в легкие воды, чтобы все было правдоподобно. Я ночью ушиб ногу о насос, который валялся в кухне. Насос был мокрый. Потом отволокли в залив. Если б я не проснулся и не спустился вниз, если б Гриша не шатался ночью по берегу, если б мы случайно не нашли Сергея, он бы… умер. Пока мы ковырялись в заливе, здесь все привели в порядок – насос исчез, зато появились бутылка водки и мое мокрое полотенце. Как будто мы выпили и потащились геройствовать в воду. Никто, кроме меня, не знал, что Сергей никогда и ничего не пьет. Не может. И скрывает это от всех, поскольку считает, что это унизительно. Черт бы его побрал…

– Ну кто, кто?! – в полной тишине вдруг закричала Света. – Кто это?! Что ты все тянешь и тянешь, твою мать!..

– Про клад знали в двух семьях – вашей и Якова. В вашей семье нет Людочки, а про семью Якова никто ничего не помнил. Когда я в первый раз зашел в вашу ванную, я очень удивился, что там нет зеркала. Настя сказала, что его разбили накануне бабушкиной смерти, и я сразу понял – зачем. Зеркало разбили, чтобы бабушка в последний момент не заметила человека, который вошел в ванную, чтобы ее убить. Не заметила и не подняла шум. В альбомах, которые мы смотрели, есть фотографии всех детей и внуков – маленьких и повзрослевших. Мы дошли только до середины. Когда я потом смотрел альбом, все фотографии были на месте. Кроме нескольких.

– Каких? – выдохнула Настя.

– Не было фотографий внучки Якова, которая жила у твоей бабушки, когда была маленькой. Есть только одна, которую ты мне показала, на ней ничего нельзя разобрать. Дальше – пустые места. Взрослой внучки Якова в альбоме нет, а должна была быть. И нет ее потому, что на тех фотографиях ее вполне можно узнать. Правда, Муся?

Нина Павловна закрыла рот рукой. Больше никто не шевельнулся.

– Я дурак, – сказал Кирилл, – я сразу знал, что зеркало разбила Муся. Велосипед есть только у Владика и у Муси. У Владика он новый и шикарный, а у Муси старый и ржавый. Насос тоже был старый. Фотографии мы смотрели втроем – Настя, Муся и я. Потом я нашел кучку пепла в камине и позже вспомнил, что Муся выронила из кармана какой-то конверт, Настя подняла его и вернула ей, и она решила, что проще сжечь его, чем прятать – чем черт не шутит. Тем более Владик, как я понимаю, любит пошарить по чужим карманам и сумкам. И только сегодня я вспомнил про дневник. Агриппина Тихоновна вела дневник. Я все думал, почему она уволила старую домработницу, да еще со скандалом, посмотрел запись трехмесячной давности, и все стало понятно. – Он полез в задний карман, вытащил тоненькую тетрадочку, перегнул ее пополам и прочитал: