Марина Серова - Спасайся кто может

Это навсегда останется для него загадкой.

Мне тоже неизвестно, куда он делся. Может быть, второпях я не очень крепко его связала, не знаю. Да меня это, честно говоря, не очень интересует.

Через полчаса после взрыва я извинилась перед Сергеем Анатольевичем и сказала, что мне нужно побыть одной. Он понимающе затряс бородой.

Я зашла в свой номер, взяла сотовый телефон и вместе с ним ушла в лес.

Там и состоялся мой разговор с Громом. Я уже плохо помню, в каких выражениях я ему все рассказала и что он на это ответил. Но самое главное я запомнила.

Через несколько минут после нашего разговора с секретного аэродрома вылетел вертолет и кружил над лесом до тех пор, пока не заприметил автомобиль, на котором возвращался в свои владения хозяин лаборатории.

Ему не суждено было увидеть лабораторию в руинах, поскольку доехать до нее ему не позволили.

Причем сделали это так аккуратно, что он не сразу сообразил, что арестован.

Но об этом я узнала значительно позже. И я сильно забегаю вперед.

А в тот вечер мы с Сергеем Анатольевичем взяли у Владимира Егоровича водки и заперлись в моем номере.

Мы пили ее молча, закусывая хлебом и домашним салом, которое чудом сохранилось на самом дне рюкзака.

Часа через полтора мы вновь смогли смотреть друг другу в глаза и слово за слово — разговорились.

— Я не понимаю, что может заставить человека заниматься такими вещами, — задумчиво и серьезно сказал Сергей Анатольевич.

Выпил он к тому времени немало, но водка на него почти не действовала.

Я не торопилась ему отвечать, да и не такой это был простой вопрос.

— Деньги? Гордыня? — спрашивал он, не требуя от меня ответа.

Эти вопросы он задавал самому себе, пытаясь со свойственной ему скрупулезностью разобраться в природе человека, вера в разумность которого была поколеблена сегодняшними событиями.

— Я всю жизнь считал ученых какими-то особенными людьми. Всегда завидовал им. И преклонялся в их лице перед человеческим разумом. Мне казалось, что именно этим людям удалось, как это говорится… ухватить бога за бороду… Но теперь мне кажется — они промахнулись…

Я поразилась, заметив у него на глазах слезы. Было такое ощущение, что человек переживает крушение всего того, что привык считать истиной.

Я попыталась смягчить удар, произнеся несколько банальных фраз. О том, что не все ученые таковы и среди них много прекрасных людей…

Но он не слушал меня, хотя и кивал в знак согласия головой.

Да и что я могла сказать ему нового? Да и нет в нашем языке слов, которые могут вернуть человеку утраченную веру…

Тем не менее мы проговорили полночи.

А под утро я все-таки сломалась и провалилась в тяжелый беспокойный сон. А утром вертолет унес меня в Уфу, откуда уже самолетом меня переправили в Москву.

Болезнь оказалась значительно серьезнее, чем я думала. Воспаление легких я все-таки заработала… Хотя Зинаида Алексеевна его и не услышала.

Так ведь она была не по этому профилю…

В больнице меня окружили такой заботой, что я не только поправлялась с третьей космической скоростью, но и сильно прибавляла в весе.

Организм, не привыкший к «прекрасному ничегонеделанию», спешил воспользоваться случаем и обрасти жирком.

А это меня не радовало.

Не то чтобы у меня были проблемы с весом, но какой женщине приятно услышать от соседки по палате такой, например, сомнительный комплимент:

— Какая же ты пухленькая, так бы тебя и съела.

Я сама чуть было не съела ее за эти слова, но виду не показала и с ангельской улыбкой ответила ей в том же духе:

— Ну, куда мне до тебя. Хотя, ты не поверишь, я всегда мечтала быть полной.

После чего мы не разговаривали дня три. Несмотря на то что относились друг к другу с большой симпатией.

Томуська — так звали мою соседку — буквально не отходила от меня первые дни, проводя у моей кровати дни и ночи. И я была ей за это бесконечно благодарна.

Но у нее был один маленький недостаток — она обожала говорить людям гадости. А вот по отношению к себе не выносила даже самого безобидного критического замечания.

Теперь, когда я пошла на поправку, она стала особенно острой на язык, и время от времени ее приходилось ставить на место.

Несколько дней у меня уже была нормальная температура, и вся эта сытая спокойная безмятежность начинала мне надоедать.

И будь на то моя воля, я бы с радостью сделала ноги из этого богоугодного заведения. Но клиника была не простая, а ведомственная, и дисциплину в ней нарушать не полагалось.

Поэтому все чаще я уходила в мир вымышленных страстей и приключений, листая страницы остросюжетных романов и повестей.

Все-таки у меня, наверное, на самом деле что-то с головой не в порядке, правильно заметила Томуся. Я еще вскрикивала по ночам и беспокоила соседей, а днем уже жаловалась на скуку.

Однажды утром молоденькая санитарка вошла в нашу палату с таким сияющим и одновременно загадочным лицом, что все «болящие» приподнялись на своих кроватях, ожидая услышать что-то совершенно необыкновенное, хотя давно должны были привыкнуть к тому, что с такой же физиономией она приглашала и на «клизмопроцедуры». Такой уж был у нее характер.

Я на эту удочку уже не попадалась и продолжала читать очередной детектив, поэтому смысл ее слов не сразу дошел до меня.

Слова ее я никак не могла принять на свой счет.

— Так что прикажете мужу передать? — давясь от смеха, в третий раз спросила санитарка.

Видимо, лицо у меня в этот момент было смешное.

Подруги наперебой предлагали варианты ответа, заразившись от Томуси патологическим остроумием:

— Скажи, пусть уматывает, откуда пришел.

— И цветы эти ты ему в морду швырни.

— Надо же, две недели не заявлялся, а тут пришел.

— Видимо, надоел он молодке-то — так сразу о жене вспомнил.

— Правильно, Юлька, и до тела его минимум два года не допускай. Пусть подлец помучается.

— Ой, девки, да она же позабыла, что замужем, видишь, как лобик хмурит, пытается вспомнить, как он выглядит.

— Имя запамятовала…

— Швы от смеха разойдутся, — наконец нарушила я обет молчания, пытаясь успокоить не в меру разрезвившихся девиц.

Но слова эти привели к прямо противоположному результату — их смех теперь напоминал истерику, и кое-кто уже сползал с кровати, держась за ту или иную часть тела. У кого что болело.

С выздоравливающими такое случается.

Я попала в глупейшую ситуацию.

У меня в Москве было не так уж много знакомых, тем более таких, которым пришло бы в голову представляться моим мужем. Хотя и это уже вполне достаточный повод для недоумения.

Но ведь и соседки были осведомлены о моем семейном положении. Именно это и вызвало у них такую бурную реакцию.