Йен Колдуэлл - Пятое Евангелие

– Симон! Ты знаешь, почему листья меняют цвет? Это хлорофилл!

В последнее время – его излюбленная тема.

Симон вглядывался в даль. Когда он понял, что молчит в ответ на заданный ему вопрос, спросил:

– Почему же не все деревья меняют цвет?

Он никогда не был сильным студентом, но после четырех лет в колледже, и четырех лет в семинарии, и еще трех лет в академии он превратился в живую рекламу неизменной в нашей церкви одержимости учебой. Иоанн Павел имел докторскую степень по теологии и по философии. В Петросе мы так же поощряли стремление изучать все и вся.

– Потому, что хлорофилл просто остается у них в листьях! – выкрикнул Петрос.

Мы с Симоном переглянулись и решили, что это сойдет за правильный ответ.

– А знаешь, о чем я сейчас читаю? – спросил Симон.

– Про тигров? – выкрикнул Петрос.

– Помнишь доктора Ногару?

Я послал Симону наэлектризованный взгляд, но брат не обратил на меня внимания.

– Он мне птичек кормить разрешал, – ответил Петрос.

На едва заметное мгновение Симон улыбнулся.

– Давным-давно неподалеку от города, где встретились я и доктор Ногара, жил святой по имени Симеон Столпник. Он сидел на вершине столба почти сорок лет, не спускаясь. Даже умер наверху.

Показалось, что голос брата шел откуда-то издалека, словно его завораживала идея побега от мира – возможность уйти в затворничество внутри себя, будучи монахом, вместо того чтобы принять мир, будучи священником.

– А как же он ходил писать? – тут же поинтересовался Петрос.

Вечный, неизменный вопрос.

Симон рассмеялся.

– Петрос, – сказал я, стараясь напустить на себя серьезный вид, – не повтори этого в школе.

Он качнулся еще выше, усмехаясь. Едва ли не самым большим удовольствием для него было развеселить дядю.

Мало-помалу час пробежал. Никого из знакомых мы не встретили, новостей не услышали. Мы смотрели вниз с ватиканских стен и ясно понимали, что этим утром никто в Риме не обращает внимания на события нашей жизни.

Когда мы уже подошли к ступеням у входа во дворец Лучо, позвонила сестра Хелена и сказала, что сегодня вечером с Петросом посидеть не сможет. И, чуть не плача, поспешила закончить разговор. Отключившись, я подумал, что она что-то недоговаривала. А может, не отдавала себе отчета в собственном промахе, пока вчера вечером не пришла домой. Иногда она брала Петроса с собой в гости, когда навещала соседей по дому, и иногда при этом оставляла дверь незапертой.

Дворец губернатора Ватикана – молодое, по местным меркам, здание. Младше Иоанна Павла. Его построили в тысяча девятьсот двадцать девятом году, когда Италия согласилась учредить независимое государство Ватикан. Первоначально дворец предназначался для семинарии, но папа, нуждаясь в национальном правительстве, превратил его в административное здание. Сегодня здесь повсюду сновали ватиканские чиновники, готовили выпуск марок с картинами Микеланджело. Мы звали это здание Губернаторским дворцом, в память о днях, когда нашим городом управлял мирянин, но губернаторов больше не существовало. Новый глава исполнительной власти носил белый католический воротничок-колоратку. Лучо проживал в частных апартаментах на верхнем этаже со священником-секретарем доном Диего, который и открыл нам дверь.

– Входите, святые отцы, – сказал он. – И ты, сын мой.

Он наклонился поздороваться с Петросом, – главным образом, чтобы не встречаться глазами с Симоном. Они были ровесниками – два священника, быстро продвигавшихся по карьерной лестнице, и Диего считал, что Симон – его конкурент. За спиной у Диего в воздухе разливалась суровая классическая музыка. Лучо был талантливым пианистом, пока не подступил артрит. Дядя хранил у себя вставленную в рамку газетную статью, описывающую, как в молодости он на концерте исполнял Моцарта. Теперь пианино простаивало без дела, а фоном играла музыка мрачных русских и мрачных скандинавов. Исполнявшееся сейчас произведение Грига звучало как лейтмотив кальвинизма.

Диего провел нас в кабинет. Окна его выходили не на собор Святого Петра, а на север, отчего в комнате было промозгло. Предшественником Лучо был простой и откровенный американский архиепископ, у которого на полу лежала медвежья шкура, а по телевизору крутились вестерны. В таком кабинете Петросу бы понравилось. Но вкус моего дяди склонялся к восточным коврам и стульям на львиных лапах, поскольку их можно было бесплатно взять с ватиканского склада, где каждый раз, когда умирал очередной прелат, скапливалась гора барочной мебели.

– Простите меня, – сказал Лучо, воздевая руки, – что не могу встать и встретить вас.

Это было его традиционное приветствие с тех пор, как в прошлом году у него случился небольшой инсульт. После него Лучо перестал носить красную кардинальскую шапочку и отделанную красным кардинальскую мантию, потому что иногда терял равновесие, а его пальцы не справлялись с пуговицами и с поясом. Вместо этого он облачался в свободно сидящий костюм, и каждое утро монахиня надевала ему на шею нагрудный крест. Мы с Симоном пожали его протянутую руку, и брату, как всегда, досталось чуть более долгое рукопожатие, чем мне. Но самое долгое, однако, дядя приберег для Петроса.

– Подойди сюда, мой мальчик! – сказал Лучо, с нетерпением стуча по столу.

Удар парализовал у Лучо часть лица, но он усердно занимался реабилитацией, чтобы не пугать Петроса. Пока они обнимались, я бросил взгляд на лежащие на столе бумаги, надеясь увидеть полицейские рапорты об Уго или о проникновении в нашу квартиру. Но обнаружил только отчеты по бюджету, которые требовались Лучо как воздух. Он был мэром маленького городка, которому всегда необходимо обновлять оборудование и строить новые парковки; министром культуры при величайшей в мире коллекции искусства Античности и Возрождения; работодателем для более чем тысячи работников, пользующихся бесплатным здравоохранением, магазинами беспошлинной торговли и дотациями на питание, не платя ни гроша подоходного налога; и посредником в хрупких отношениях со светским Римом, которому наша окруженная Вечным городом страна обязана энергоснабжением, поставками нефти и вывозом мусора. Каждый раз, размышляя о том, что Лучо недостаточно внимания уделяет мне и Симону, я напоминал себе, что дяде надо успевать выполнять обещание, данное им Иоанну Павлу.

– Хочешь пить? – спросил Лучо у Петроса, с усилием заставив двигаться обе стороны рта. – У нас есть апельсиновый сок.

Петрос просветлел. Он спрыгнул с колен моего дяди и бросился следом за Диего на кухню.

– Полагаю, – прибавил дядя, понизив голос, – прошлой ночью больше не случилось никаких происшествий?

Вопрос прозвучал скорее как формула вежливости. В этой стране ничего не происходит без ведома кардинала – председателя Ватикана.