Эмили Барр - Ночной поезд

– Она сказала, что занималась контрабандой наркотиков? – нахмурилась я и сделала глоток вина. – Лара?

– Я знаю. Никто ей не поверил. Вопрос в том, однако, зачем она это сказала? Выгораживала ли кого-то? Старалась ли привлечь внимание к чему-то? У нас нет никаких подробностей из Сингапура, но я их запросил.

– И все это всплыло? И вы, ребята, это проигнорировали?

Его глаза расширились.

– Это проигнорировал Пензанс. Я не занимаюсь расследованием дела. Беда в том, что ее интрижка с Гаем Томасом затмила все остальное. Не было нужды углубляться в ее далекое прошлое, когда более недавнее прошлое – а скорее настоящее – вроде бы и так давало ответы на все вопросы.

– Да. Я понимаю.

– Хотя я не на работе, но раз уж вы пытаетесь разобраться, я вам помогу.

Я улыбнулась ему и взяла с тарелки свой вегетарианский бургер.

– Спасибо.

Мы побрели сквозь небольшой снежный ливень в Национальную галерею, и я повела Алекса к своей любимой картине Тициана «Вакх и Ариадна».

– Тут все дело в синеве, – сказала я. – Я раньше приходила и стояла перед этой картиной всякий раз, когда требовалось успокоиться. И мне нравится, что Ариадна была покинута человеком, которого она считала великой любовью всей жизни, а тут появляется Вакх и не только предлагает на ней жениться, но и дарит в качестве свадебного подарка несколько звезд [60]. Вообще-то, удивительно, что я так долго пробыла в Лондоне и не пришла поздороваться с этой картиной.

На самом деле я не была удивлена. До недавнего времени я старалась держаться подальше от своих старых призраков.

– Думаю, именно подарок сыграл свою роль, – согласился Алекс. – Интересно, она приняла его предложение из любопытства?

– Думаю, да. – Собственно говоря, я была уверена, что да, но по некоторым причинам не хотела говорить об этом Алексу.

Он кивнул:

– Знаете, что точно так же действовало на меня?

– Скажите.

– Просто бродить по какой-нибудь галерее вроде этой, глядя на все картины, где изображена Мадонна с младенцем. Часто младенцы выглядят так чудно́, что вызывают смех. У них лица маленьких старичков и странные шеи в складочку. Видно, что художник старался придать ребенку более серьезный вид, чем у реального младенца. Из-за того, что это Сын Божий и все такое. А этого невероятно трудно добиться.

Я внимательно посмотрела на него.

– Я делала то же самое. Большинство младенцев выглядят как из ужастиков. Но время от времени натыкаешься на младенца, такого великолепного и такого нежного, что забываешь обо всех остальных.

– Да! Хотя это бывает удивительно редко.

– Вам нравится хранящийся здесь этюд Леонардо со святой Анной и Иоанном Крестителем?

Алекс засмеялся:

– Вряд ли мне может не нравиться что-то из работ да Винчи. Пойдем на него посмотрим? Вообще-то, я этот рисунок обожаю. Это один из моих любимых младенцев. – Он посмотрел на меня с улыбкой. – Вы сами скажете, что этот этюд совсем не смешон [61], или мне это сказать?

– Я ждала, что вы это произнесете.

– А я собирался как рыцарь предоставить это вам.

– Что ж, будем считать, что это озвучено.

Пока мы ходили по галерее, я поняла, что почти ничего не знаю об Алексе и что я, в сущности, смотрю на картины, обсуждаю школьные группы и стайки студентов и слушаю обрывки чужих экскурсий вместе с незнакомцем. До сегодняшнего дня мы говорили только о Ларе.

– Что вы думаете обо всем этом джунглевом антураже? – спросил он, когда мы стояли перед полотном под названием «Нападение в джунглях» Анри Руссо. Это была сцена, написанная человеком, который никогда не бывал в джунглях, с оскаленным тигром и стилизованной зеленью.

– Мне нравится, но я бы не стала стоять перед ней часами, – решила я. – Хотя забавно, что в зале, где также висят «Подсолнухи» Ван-Гога и куча Сезаннов, мы оба направились именно сюда. Эта картина захватывает. Она очень в духе своего времени, верно? Руссо ведь, кажется, был таможенником?

– Le douanier [62]– точно.

– Но это весьма проблематично в наше время, не правда ли? В смысле, здесь прослеживается многослойность: он таможенник, которого чествует мир искусства, относится к нему как к милому человечку, случайно производившему эти восхитительные примитивистские картины. А его картины изображают сцены в джунглях, полные подспудных колониальных настроений и пропитанные ориентализмом и чужеродностью. Здесь говорится, что Руссо срисовывал листья из парижского ботанического сада.

Алекс смотрел на меня, слегка улыбаясь.

– Именно так. Это скорее историческая реликвия своего времени, чем бессмертный шедевр. Правда, это время не лишено очарования, верно? Сословия. Иерархия. Снисходительное отношение людей к низшим слоям.

– Да, – согласилась я. – А вы знаете эту галерею так же хорошо, как и я. Я-то думала, что буду вести себя покровительственно по отношению к вам. Показывать корнуоллскому полицейскому кусочек лондонской культуры. Однако оказалось, все не так. Я ничего о вас не знаю, Алекс Зеловски. Значит, вы жили в Лондоне?

Он посмотрел на меня, позабавленный.

– Фамилия Зеловски должна послужить ключом. Я не корнуоллец до мозга костей, хотя и вырос там. Но я учился в университете в Лондоне. Я прожил здесь несколько лет, а затем вернулся в Корнуолл, к его так называемому образу жизни. Потому что там я ощущал себя дома, ну и еще малость постарел, стал нудным и любил натыкаться в пабе на старых школьных товарищей, и все такое. Заниматься серфингом по воскресеньям. Прогуливаться по прибрежной тропинке до паба.

– Не была ли тут замешана девушка? Готова спорить, что была.

Алекс рассмеялся:

– Неужели это так очевидно? Да. Джульетт. Из этого ничего не вышло, как видите. Когда мы расстались, я подумывал покинуть Корнуолл, но потом обнаружил, что мне не хочется. Она по-прежнему там. Замужем, у нее ребенок. И, как ни странно, мы лучшие друзья. Мы гораздо лучше ладим теперь, чем когда были вместе.

Сейчас мы находились в вестибюле галереи и направлялись к выходу. Я подумала, что дружба с его бывшей характеризует Алекса лишь с положительной стороны. Он славный и незлобивый, не вспыльчивый, как Лори. Алекс вел себя предсказуемо в том, в чем Лори был необуздан.

Я выкинула эту мысль из головы.

Бар в самом деле представлял собой подземный общественный туалет; туда, вниз, вели ступени на углу Олдвич, прямо посреди Уэст-Энда.

– Ты уверена, что хочешь туда пойти? – спросил Алекс, когда мы стояли на верхней ступеньке лестницы. – Похоже, мы и в самом деле буквально спускаемся в канализацию.

– Это было последнее, что Лара и Гай делали вместе. Ну, почти последнее. Я понимаю, с тех пор утекло много воды, но мы должны все проверить.