К. Тейлор - Сестры лжи

Линна переглядывается с Айзеком, делает шаг к Дейзи и решительно берет ее под руку. Пригибается к уху и что-то нашептывает.

– Но…

Я буквально кожей чувствую, как ее охватывает замешательство.

– Дейзи. – Айзек держит на ней испытующий взгляд секунду, вторую, третью. – С Эммой все будет в порядке.

Айсис и Чера уходят к мосту, даже не оглянувшись. Вслед за ними тянется Линна, отчужденно сложив руки на груди. После секундного колебания ее примеру следует и Дейзи, окликая на ходу.

– Пойдем же, – торопит Айзек.

Я бросаю вслед Дейзи последний взгляд – она уже на мостике – и принимаю предложенную ладонь.

Ноги у меня подкашиваются ровно в тот момент, когда Айзек открывает дверь в хижину и наклоняет голову в приглашающем жесте: заходи. Моя рука – по-прежнему в его ладони – мне же самой кажется липкой от пота.

– Не волнуйся. – Он пошире распахивает створку, чтобы хижину заполнил свет. На полу ворох тряпок, в одном углу крошечный столик, а еще есть какое-то оцинкованное ведро, чья крышка обмотана старым полотенцем. К примеру, когда Кейн делал мне массаж, подобного ведра я не заметила – ни в углу, как сейчас, ни где-то еще. – Я просто хотел с тобой поговорить, так, чтобы нам не мешали.

Я вхожу и прижимаюсь спиной к стене, пока Айзек протискивается мимо, прикрывая за собой дверь. Хижина немедленно погружается во мрак.

– Не волнуйся, – слышу я. – Сейчас зажгу свечу.

Скрипят доски, когда он делает шаг, затем раздается скрежет колесика зажигалки. Тьма медленно отступает под напором огненного язычка, который из кулака Айзека перепрыгивает на фитиль толстой белой свечи, что торчит на столешнице.

– Садись. – Айзек усаживается на тряпичную груду и хлопает ладонью подле себя. – Садись же, Эмма.

У меня чуть ли не скрипят колени, когда я опускаюсь на пол. Айзек передает мне какую-то бутылку, взяв ее со стола. Этикетки нет, крышка уже свернута. Если поболтать, то внутри плещется некая темная жидкость.

– Что это?

– Ром. Сделай глоточек; поможет снять шок.

Я свинчиваю крышку, поднимаю бутылку к губам, чуточку отпиваю. Алкоголь сначала жжет, а затем согревает гортань. Я делаю еще один глоток, затем еще и еще. Когда я наконец отставляю бутылку, она наполовину пуста.

– Покурить? – Глаза Айзека не отрываются от моего лица.

Большим пальцем я задеваю его руку, вытаскивая самокрутку из жестянки, но я едва обращаю на это внимание. Все, на что я сейчас способна, это распознать пряное жжение рома на задней стенке гортани. Я подношу сигаретку к губам и затягиваюсь. Теперь еще глоток рома. И глоток дыма. Повторить.

От свечи на столе по деревянным стенкам хижины пляшут тени. Фитилек вдруг трещит, потом затихает. Я откидываюсь спиной на доски и опускаю веки.

– Как ты себя чувствуешь? – Его шепот заполняет все пространство; низковатый, бархатистый баритон окутывает меня словно одеяло. – Эмма? Как ты себя чувствуешь?

Я погружаюсь внутрь себя в поисках ответа, но его просто нет.

– Эмма?

Пробую хотя бы помотать головой, однако она до того тяжелая, что едва не отрывается – во всяком случае, у меня такое ощущение, – так что я вынуждена замереть.

– Эмма? – повторяет Айзек – и на меня обрушивается облако паранойи, до того плотное, тяжелое, кислое, что я теряю способность дышать. Кажется, из-под меня выдергивают подстилку… нет, это я сама съезжаю по стенке, на утрамбованную глину, проскакиваю под землю… и вот уже валюсь во мрак, отчаянно размахивая руками, но ничего нет, пальцы хватают лишь пустоту. Мой разум в свободном падении. И я не могу дышать. Разучилась.

– Эмма! – Я ощущаю на лице чужие пальцы. – Эмма, посмотри на меня! У тебя приступ паники. Посмотри на меня, Эмма. Успокойся. Ты должна дышать. Давай, со мной вместе…

Лицо Айзека в сантиметрах от моего; зрачки исполинские, кончик носа обсыпан открытыми порами, верхняя губа щетинится темными короткими колючками. Он у меня под микроскопом.

– Эмма, дыши. Ну? Вдыхай… на раз… два… три!

Я пробую сделать, что мне говорят, но воздух встает комом в горле.

– Теперь выдох. Эмма, слышишь? Выдох. Медленно, выталкивай воздух до конца, растягивай, насколько можешь.

Из меня вырывается судорожный всхлип.

– Смотри на меня, Эмма, не отводи глаза. И просто дыши. Вдох… раз-два-три. Выдох… раз-два-три…

Через пару минут – а может, и пару часов, за точность не ручаюсь, – я тянусь вверх и касаюсь руки Айзека. Дышать уже получается, хотя страшно кружится голова. Мне надо обо что-то опереться, зацепиться. Хотя бы за пол.

– Мне бы… полежать…

– Ну конечно. – Он придерживает меня за локоть, пока я соскальзываю на тряпье, затем снимает с пояса завязанный узлом джемпер и сворачивает его на манер подушки. Осторожно подсовывает его мне под голову. – Закрой глаза, – мягко говорит Айзек.

И я подчиняюсь.

Я прихожу в себя как-то разом, даже вздрагиваю от испуга и разбрасываю руки, которые обо что-то ударяются: справа нечто деревянное, слева – мягкое. На столе по-прежнему горит свеча; почти догорела. Возле меня, лицом к стенке и свернувшись калачиком, спит Айзек. Вернулся, значит. В какой-то момент, еще ночью, я очнулась ненадолго, стала его искать, но без толку. А устала я настолько, что тут же провалилась обратно в сон.

– Айзек? – тормошу я его за плечо. – Который час?

Он трет ладонью лицо, затем медленно поворачивается.

– Понятия не имею.

– Надо, наверное, вернуться в… – Я умолкаю, потому что на поверхность медленно выплывают воспоминания.

– Что? Что случилось? – Он резко приподнимается и хватает меня за руку. – Тебе опять плохо?

Я мотаю головой.

– Эмма, да объясни же толком!

– А где Паула? Фрэнк сказал, что она пропала. Потащил меня с собой, на поиски… – Я тоже поднимаюсь в сидячую позу, затем, поразмыслив, отшвыриваю наброшенную тряпку и встаю на ноги. – Так что же с ней? Или он наврал?

Айзек тоже встает. Разминая шею, кладет голову набок и даже стонет от облегчения, когда раздается легкий хруст позвонков.

– Да никуда она не пропала. Сидит в соседней хижине.

– А зачем?

– Детоксикация… Чуточку берега потеряла, – добавляет он, не дав мне спросить, что же, собственно, означает эта пресловутая «детоксикация». – Ей нужно время, чтобы собраться, вновь найти дорогу.

– Куда?

– К блаженству.

– Так она под замком, что ли?

– Да.

Я резко шагаю на выход и толчком распахиваю дверь. Снаружи царит мрак, как в угольной яме, только луна мягко подсвечивает облака изнутри.

– Хочешь беги, поднимай тревогу. Только имей в виду, Паула сама захотела, чтобы ее заперли.

Лицом я ощущаю холод ночи, а спиной – тепло его тела, когда он встает позади меня. Главный корпус темен, если не считать тусклого огонька в медитационном зале. Айзек велел отправить Фрэнка в подпол. Я понятия не имею, что он имел в виду.