К. Тейлор - Сестры лжи

– Да, но…

– Ты уж мне поверь. Договорились? – В этом слове звучат такие категорические нотки, что дальнейшие возражения замирают у меня на языке. – Ладно. Как насчет глоточка-другого?

Айзек подкатывается обратно к столу, выдвигает нижний ящик и достает оттуда четыре бутылки «Будвайзера». С момента нашего приезда мы и в глаза не видели настоящего, фабричного пива. Дейзина водка давно закончилась, как и пара бутылок красного, которые мы с собой захватили. Живем здесь уже десятый день, а из всего доступного алкоголя имеется лишь домашнее, совершенно несносное пиво, которое варит Радж. Предполагалось, кстати, что именно сегодня мы спустимся вниз, а с завтрашнего утра нас ждут приключения в джунглях Читвана. Такое впечатление, что эти планы мы строили в другой жизни.

Айзек скручивает пробки и по очереди передает нам по бутылке.

– Вы уж извините, что мне никак не удается проводить с вами побольше времени, хотя и хотелось бы. Да, Линна ходит почти на все мои семинары, – он тепло улыбается ей, – однако что касается Ал и Эммы… Нам все-таки надо поближе познакомиться.

Он окидывает Ал задумчивым взглядом, как если не вполне разобрался, что перед ним за птица.

– Итак, Эмма… – Он подается чуть вперед, опуская руку с бутылкой между колен, и лезет в задний карман за жестянкой с табаком. – Расскажи мне о себе.

– Ничего интересного.

Он открывает крышку, достает пачечку папиросных бумажек.

– И все же.

– Ну… Мне двадцать пять. Родом из Лестера. Есть два брата и сестра. Родители – врачи, а…

– Скукота. – Он облизывает сразу две бумажки, складывает их вместе и вдоль длинной стороны насыпает табак. – Расскажи, что тебя по-настоящему волнует. Что ты ценишь.

– Семью. Дружбу. – Я пожимаю плечами. – Преданность. Доверие.

– Допустим. – Поверх табака он добавляет «травку» и закручивает косячок. – А еще?

– Животных люблю. Всегда мечтала стать ветеринаром, но родители были против…

– А во всемирном конкурсе красавиц поучаствовать не хотела? Ну что ты все про какую-то ерунду!

Я ерзаю на сиденье, остро понимая, что сейчас за мной молча наблюдают Ал с Линной.

– Я не знаю, что конкретно ты хочешь от меня услышать.

– Расскажи, что задевает твою душу. Нечто такое, от чего я сразу встрепенусь, понимаешь? Что-то искреннее, на живом нерве.

– Хорошо. Я считаю, что люди не должны врать. И для меня очень важна верность.

– Уже лучше. – Айзек зажигает самокрутку и глубоко затягивается. – А что тебя бесит?

– Несправедливость, расизм, гомофобия.

– Ты опять про конкурс красоты?

– Ладно. – Я отпиваю глоток из своей бутылки. – Меня серьезно напрягает, когда старикам не уступают место в метро или когда человек слепо верит всему, что пишут в газетах. Не выношу рабскую покорность и слабаков. И если, к примеру, взять ток-шоу Джереми Кайла…

– Стоп! – Он передает мне готовый косячок. – А теперь скажи: среди этих вещей есть такие, за которые лично тебе стыдно?

– Ни одной. Я так не поступаю.

– Серьезно?

– Если ты про Джереми Кайла, то его ток-шоу я не смотрю, – отшучиваюсь я, но мое настроение никто не подхватывает. Линна вообще закатывает глаза.

– Да-да, и место старикам ты тоже уступаешь, – кивает Айзек. – Но как насчет всего остального?

Я знаю, к чему он клонит. Хочет, чтобы я призналась в какой-то слабости.

– Я стараюсь угодить. Стараюсь, чтобы мои слова и поступки отвечали чужим ожиданиям. И сама себя за это ненавижу.

– Ну вот, – снова кивает Айзек. – Совсем другое дело.

Я подношу бутылку к губам и только-только хочу сделать глоток, как вдруг Айзек хватает меня за руку. Зубы лязгают по стеклу.

– Эмма, если б прямо сейчас тебе сказали: «Убей кого хочешь, и ничего тебе за это не будет», кого бы ты выбрала?

– Что-что?

– Ты меня прекрасно поняла.

– Так-то оно так, но вопрос больно дурацкий.

– И все же?

– Никого.

– Врешь!

– Нет.

– А вот и да. С той самой минуты, как ты здесь появилась, ты не сказала и словечка, идущего из глубины души. Все у тебя взвешено и тщательно продумано. Даже когда ты призналась в угодничестве, в голове перед этим промелькнули другие грешки и слабости, однако ты их забраковала, потому что прослыть человеком, который поддакивает другим, намного выгоднее: это социально приемлемый ответ. Эмма, ты НЕ ЖИВЕШЬ, ты только прикидываешься. Вся твоя долбаная жизнь – одна непроходимая ложь. Стать самой собой тебе мешают вовсе не другие люди, а ты сама. Так что давай, признавайся: кого бы ты убила?

– Айзек, я уже ответила на твой вопрос, ты просто не слушаешь. Я никогда не пойду на убийство, хоть с последствиями, хоть без. Я не лишу другого человека жизни.

– Опять вранье!

У меня из руки вылетает бутылка, потому что Айзек прыгает на меня и сдергивает с кресла. Голова ударяется о паркет, а в следующую секунду он уже оседлывает мне поясницу, пришпиливая запястья к полу.

– Слезь! Слезь с меня!

– Айзек! – кричит и Ал, но он не обращает на нее ни малейшего желания.

– Кого убьешь, Эмма?

– Никого!

– Врешь! Отвечай!

– Ни-ко-го.

Он дергается вперед, так что теперь сидит у меня на груди. Я начинаю задыхаться. Ал пытается оттащить его за руку, но ей не хватает сил.

– Кого ты хочешь убить? – Лицо Айзека в сантиметре от моего, и я знаю, что он сейчас сделает. Я распахиваю рот, чтобы закричать, но его язык уже между моих губ. Остается его только откусить, однако Айзек отжимает мой подбородок правой ладонью, заменив руку коленом, по-прежнему удерживая мои запястья. – Кого?

Меня захлестывает волна паники, стены начинают медленно вращаться.

– Кого ты убьешь, Эмма? Отвечай!

Я зажмуриваюсь, но слезы пробивают себе дорожку, заливая щеки.

– Фрэнка! Доволен? Я убила бы Фрэнка, потому что он пытался меня изнасиловать! Пусть он тоже узнает, что такое ужас! Что такое беспомощность! Грязная сволочь, подонок…

– Кого еще, Эмма? – До меня доносится слабенький металлический щелчок, но я не могу повернуть голову, потому что Айзек до сих пор держит меня за челюсть. – Кто еще причиняет тебе боль? Кто тебя обидел? Кого бы ты убила, если б не было ни последствий, ни суда, ни угрызений совести? Кого?

Сценами из немого кино перед глазами проносятся последние десять дней. Ал и Линна с разинутыми ртами: истерический смех на шуточки Дейзи. Ее каблук, вдавливающий геккона в землю. Негодование в ее глазах во время первого разговора с Айзеком, презрительная насмешка на лице, когда мы поссорились. Покорно склоненная голова, когда Айзек отослал ее в главный корпус после истории с Фрэнком, злорадный блеск во взгляде, когда меня обозвали подлой вруньей, едва я сунулась в столовку… Это путешествие должно было стать захватывающим приключением, отпуском, о котором можно только мечтать, а я в жизни не чувствовала себя столь одинокой, покинутой или оскорбленной. Все мое разочарование, горечь, обида, вся боль последних дней жжет в моей груди – и я распахиваю глаза.