Линн Уэйнгартен - Последние записки красивых девушек

– Ну ладно, – говорит Себастьян уже другим тоном. – Как все прошло, что там у тебя сегодня в школе было? Пообщалась с кем нужно? – Он говорит медленно, подбирая слова.

Не хочу отвечать, но ничего не скроешь, это слишком важно. И я рассказываю все без утайки: в чем меня обвинил Джереми, какой у него при этом был безумный вид.

– Боюсь, он на этом не остановится, – говорю я. – Собирается копать дальше и все разнюхивать. – У меня ком стоит в горле. Хоть я и выговорилась, легче мне не стало. Все, о чем я хочу забыть, возвращается.

Поворачиваюсь к Себастьяну. На лице у него никаких эмоций.

– Не парься, – говорит он ровным и спокойным тоном. Утешает. – Издержки есть всегда.

Всегда.

– Значит, у вас это не первый случай? – Страх делает меня храбрее. – Сколько раз?

Себастьян переводит дыхание, делает паузу – решает, говорить или нет. Открывает рот. Закрывает. Опять открывает:

– Три раза.

Два слова, всего лишь два слова, и внезапно до меня доходит, что он говорит – Делия не единственная, кто умер и вернулся. Эшлинг – раз, Эван – два, и сам он – три. Три раза.

– Вы все… – подыскиваю слова. У всех троих это не первая жизнь. Они жили раньше другой жизнью и оставили ее позади.

– Хватит, – словно отрезает Себастьян. А потом тише, словно самому себе: – Зря сказал.

– Я никому не скажу. Честное слово.

Себастьян качает головой.

– Это риск. – И больше ничего не говорит.

Откидываюсь на спинку сиденья. Где их родные? Что такого ужасного было в их жизни, если они решились уйти? От чего они бегут? И куда собираются? За окнами мелькают деревья, а голова моя пухнет от вопросов. Через несколько минут мы подъезжаем к дому.

Делия

Сразу понимаю: что-то не так. Понимаю еще до того, как ее вижу: чую нутром, где у меня зияет черная дыра, – как больная канарейка, попавшая в глубокую угольную шахту. Смотрю из окна, как они подъезжают. Потом Джун выходит, и я вижу все по ее движениям – быстрые, лихорадочные, как у перепуганного зверька, глаза широко раскрыты. Сначала мне приходит в голову, что это Себастьян виноват – высокий, стройный, руки в карманах. Думаю: Если он ее обидел, порву гаденыша на куски. Но когда она подходит ближе, понимаю: Себ ни при чем. Чувствую, как ее сладкая кожа источает страх: она боится меня !

От этой мысли мне тошно.

Джун входит в дом, говорит, что у нее плохая новость, кусает губы, закрывает дрожащий рот. А потом вываливает историю с Джереми. «Я все испортила. Не сумела его убедить. Я так виновата. Не знаю, что он теперь натворит».

И тут мне хочется смеяться. Нет, ну ведь правда смешно: Джереми с его туповатой физиономией умудрился кого-то напугать. Да у него только вид устрашающий, а в душе он щенок. Он никто, просто большой и теплый, приятно к такому прижаться зимой. Игрушка. Руку поджег, поклялся отомстить за причиненное мне зло… Мне его почти жаль, почти , но не более того. Да, он милый, добрый, безобидный, но даже безобидные могут причинить зло. Слоняются тупо в темноте, переворачивают все, совершают большие ошибки. И он напугал мою Джуни.

– Жаль, что мы не можем напустить его на Райана, да? – говорю я. – Или Райана напустить на него. Пусть бы уничтожили друг друга.

Джун смотрит на меня, приоткрыв свой ротик.

– Шучу, – говорю я. А она смотрит на меня взглядом «в каждой шутке есть доля шутки». Умная девочка.

В голове со страшной силой плодятся мысли. Тысячи, миллионы мыслей родятся, пока я успеваю открыть рот:

– Не волнуйся, Джуни. Обещаю, мы все придумаем. – Мы? Да я уже сама все придумала. Вижу, она начинает расслабляться. Знает, я обо всем позабочусь. И о ней позабочусь. Вот и хорошо .

Стараюсь сохранять спокойствие. Хотя на самом деле… теперь страшно мне.

Потому что время пришло. Мне от нее кое-что нужно. Очень-очень. И если она откажется, ничего не выйдет. А должно выйти. Ты с нами, Джей? Сказала, что со мной. Это так, я знаю . Но должна в этом убедиться.

Поэтому я открываю рот и спрашиваю.

Джун

Я сказала «да».

Всегда буду говорить «да».

Начиная с этого момента, о чем бы она меня ни попросила, скажу «да». Таков мой ответ.

Как может быть иначе?

Кроме того, он заслуживает и чего похлеще.

Набираю в грудь воздуха и задерживаю дыхание. А потом нажимаю кнопку звонка. Слышу, как он звонит за дверью, а потом умолкает. Пару секунд все тихо. Во всем доме тишина, словно там никого нет. «По вторникам Вильям не оперирует, – сказала Делия. – А мать поехала к сестре погостить. Он будет дома. Один». Машина стоит на подъездной дорожке. Может, он спит. Может, не собирается открывать.

И тут я слышу голос:

– Подождите!

Пять… Четыре… Три… Два… Один… Вот оно, получается.

Дверь распахивается, и передо мной Вильям, большой, в облегающей вишневой рубашке. Губы у него толстые и сухие, бесцветные. Делия всегда говорила, что многие считают его красивым. «Его пациентки вечно на него вешаются, – сказала она. – Видно, у них от рака крыша едет».

– Добрый день, – говорит он и проводит рукой по водянистым голубым глазам, по лицу. – Чем обязан?

Думаю о словах Делии, о том, как у нее дрожал голос, когда она говорила: «Вильям должен быть за решеткой, но он туда вряд ли попадет…»

Меня внезапно охватывает гнев. Хочется схватить керамический горшок с крыльца и стучать ему по черепу, пока у него все зубы не вывалятся и не останется ничего, кроме кучки переломанных костей.

Но делаю над собой усилие и грустно улыбаюсь.

– Добрый день, мистер Гроссвелл. Меня зовут Джун. Я подруга Делии. То есть была ее подругой. Раньше я часто здесь бывала.

Мне надо успокоиться и говорить медленно. А то заметно, что я нервничаю. «Ведь я единственный свидетель, – сказала Делия. – И меня больше нет».

Вильям моргает. У него такой вид, словно он понятия не имеет, кто я такая, да и Делия тоже, но потом выражение его лица постепенно меняется, типа он обрабатывает информацию в нормальном режиме.

– Верно. Ну, конечно.

– Я пришла, потому что… – Делаю паузу, подбирая слова. – Последнее время мы с Делией не виделись, поэтому мне так тяжело и…

Мы столько раз все это репетировали. Он должен поверить, что я понятия не имею о том, что произошло, и что он пытался сделать. Он должен поверить: ему ничего не угрожает. Но, как и Делию, которая наивно полагала, что ей ничего не угрожает в собственной спальне, его ждет облом.

– Мы в школе готовим фотоколлаж, – продолжаю я. – И я подумала, может, вы позволите мне взглянуть на старые альбомы и одолжите несколько фотографий Делии. Например, когда она была ребенком.

Вильям стоит с непроницаемым выражением лица.

– Кажется, я вас припоминаю. Вы частенько здесь бывали. – Он молчит, прикрыв глаза. – И оставались на ночь.