Валерия Вербинина - Ангелов в Голливуде не бывает

Окончание съемок в августе 1931-го почти совпало с днем рождения Шенберга, который устроил в своем особняке по этому случаю грандиозный вечер. Хотя сухой закон был в силе, вино лилось рекой, и кто-то из приглашенных напился так, что свалился в бассейн. Его вытаскивали из воды с хохотом и веселыми воплями, от которых в жилах стыла кровь. Я ушла в дом и стала искать тихую комнату, где меня никто не потревожит и где есть шанс отсидеться до того времени, когда можно будет улизнуть домой. У моей мизантропии была вполне конкретная причина – Норма Фарр, к которой я хорошо относилась, выпила больше, чем следует, и ни с того ни с сего заявила, что она – звезда, а я – никто, потому что ее имя будет стоять до названия фильма, а мое – после. Ее слова были проявлением типично голливудского бахвальства, к которому я еще не привыкла и которое меня задело тем сильнее, что я оказалась к нему не готова. Успокоилась я только тогда, когда, пройдя через несколько ничем не примечательных комнат, оказалась в библиотеке. Одно из первых воспоминаний детства – библиотека отца, куда я вхожу совсем маленькой, множество книг от пола до потолка смотрят на меня своими корешками, а я смотрю на них. Библиотека Шенберга была – для Голливуда – очень хороша. Я заметила на полках стихи, переводные романы, множество новинок из разряда «бестселлер», которые забудут через год, несколько книг об авиации и полное издание пьес Шекспира, которые для удобства издателей впихнули в один том и набрали петитом в два столбца. На столе у окна лежал забытый кем-то Чехов на английском. Я раскрыла книгу в месте, отмеченном закладкой, и увидела начало рассказа, который совсем недавно перечитала в оригинале. Говорят, один и тот же текст на разных языках будет восприниматься по-разному, и, пробежав глазами несколько строк, я убедилась, что это чистая правда. Закрыв книгу, я собиралась вернуть ее на место, но тут то ли шестым, то ли шестнадцатым чувством уловила, что в библиотеке я больше не одна. Через противоположную дверь в нее только что вошел молодой человек в рубашке-поло и светлых брюках, темноволосый, долговязый, довольно хрупкий, чем-то смахивающий на тепличное растение. Увидев меня, он в нерешительности остановился.

– Добрый вечер, – сказала я.

– А я думал, все веселятся в саду, – невпопад заметил вошедший. – Сейчас как раз должен быть фейерверк. Интересуетесь Чеховым? – Он кивнул на книгу, которую я все еще держала в руках.

– Перевод слабоват, – сказала я. – Отдельных фраз не хватает. И полицейский нес решето с крыжовником, а не ящик с фруктами. Это я только начало посмотрела, боюсь даже предположить, что там дальше.

Мой собеседник моргнул с озадаченным видом.

– А вы разве… Я подумал, что вы актриса…

– И перепутала книгу с коробкой драгоценностей? – прищурилась я.

– Нет, конечно. – Он рассмеялся. – Я… мне, наверное, стоило представиться. – Он подошел ко мне и протянул узкую белую руку. – Я Джонни Шенберг.

– А я Лора Лайт, – сообщила я, пожимая его ладонь. По правде говоря, он меня озадачил. В Голливуде сынки крупных продюсеров обычно выглядят и ведут себя как наследные принцы, которым не угрожает революция и которые могут делать все, что заблагорассудится. Мой собеседник был совсем другой породы – застенчивый и замкнутый. Я подумала, каково ему приходится в тени отца, и сразу же решила: не слишком хорошо.

– Я не видела вас среди гостей, – сказала я.

– Меня там не было. А почему вы оттуда сбежали?

– Поругалась с Нормой Фарр. Женские дрязги.

– А, вот теперь я вас вспомнил, – протянул он. – Я же заходил на просмотр материала. «Леди не плачут», верно?

– Ага. А вы чем занимаетесь?

Только произнеся эти слова, я вспомнила, что он то ли бросил университет, то ли был исключен, судя по разговору, который я слышала в день подписания контракта. Кажется, Шенберг сказал по телефону: «Твое решение», значит, об исключении речь не шла.

– Ничем, – признался Джонни после паузы.

– Отличная профессия, – заметила я. – Нет, правда.

Он поглядел на меня и рассмеялся.

– Я тоже так считаю. А вообще я самолеты люблю.

– Строить или летать?

Джонни задумался.

– Знаете, вы первая, кто мне задает этот вопрос. По правде говоря, я и сам не решил. – Он с любопытством посмотрел на меня. – Скажите, вы играете в теннис?

– В августе, в Калифорнии? Вы хотите моей смерти?

– Нет, я… – Он смутился. – Я просто так спросил. Есть же крытые корты…

– Если вам когда-нибудь захочется играть с человеком, который в жизни не держал в руках ракетку, я к вашим услугам, – сказала я.

В дверях появился слуга-японец в белом пиджаке, который довел до моего сведения, что мистер Шенберг приглашает всех гостей в сад, чтобы полюбоваться фейерверком. Я попрощалась с Джонни и ушла.

Не прошло и недели, как меня перебросили на съемку комедии, название которой меняли несколько раз, пока не остановились просто на «Салли», по имени главной героини. Ее играла популярная актриса Диана Холланд, а мне выпала роль расчетливой девицы, которая пытается увести у нее мужа. Если бы он попался мне в жизни, я бы и внимания на него не обратила, не говоря уже о том, чтобы уводить его. У актера были рыбьи глаза и кислая физиономия человека, который мается геморроем так давно, что уже привык обсуждать его с первым встречным; кроме того, ему было уже за тридцать, а из-за грима он выглядел еще старше. Куда больше симпатии я испытывала к молодому актеру, который играл моего отвергнутого поклонника, но он был женат, а брак я уважаю. Режиссер попался вполне сносный, без огонька, но постановка его и не требовала. В обычных условиях мы бы сняли фильм за три недели, но у Дианы начались нелады в личной жизни, и тут я увидела, что такое работа с неуравновешенной актрисой. Она пила, закатывала скандалы и срывала съемки. Она осыпала оскорблениями режиссера, актеров, включая меня, и даже продюсера, который курировал постановку. Я до сих пор не знаю, как нам удалось завершить фильм; иногда мне казалось, что кто-нибудь не выдержит и на съемочной площадке произойдет убийство. Вскоре после окончания съемок я ехала на студию, и, когда я остановилась у шлагбаума, какой-то подросток сунул мне газету и спросил автограф. Я расписалась и отдала ему газету. Он взглянул на подпись, разочарованно нахмурился – и через мгновение бросил газету в урну.

– В чем дело? – спросила я.

– Я думал, вы Джин Харлоу, – ответил он, пожимая плечами.

– Она здесь не работает, – сухо сказала я и проехала на студию, но мое самолюбие после этого ныло несколько дней.

Третий фильм, в котором я должна была сниматься, оказался гангстерской драмой под названием «Наш враг», и, прочитав сценарий, я разозлилась. У моего персонажа – подружки гангстера, которая не знает, что он гангстер, – было всего четыре сцены, и вдобавок в последней ее убивали. Героиня, которую мне предстояло играть, была выписана как законченная идиотка, потому что только идиотка не заметит, что ее дружок подался в бутлегеры. Получалось, что Айрис была совершенно права: студия взяла меня под давлением миссис Блэйд, но совершенно не знала, что со мной делать, и просто-напросто затыкала мной дыры. Кого в следующий раз мне придется играть? Персонажа с парой сцен, на которого никто из публики не обратит внимания? Или вечное актерское пугало – «Кушать подано»?