Валерия Вербинина - Ангелов в Голливуде не бывает

Всякий раз, когда Билли Спир объявлял перерыв, я уходила в свою гримерку, где стоял телефон, и звонила Джонни. Отец одобрил его намерение делать кино об авиаторах и позволил ему взять любых трех сценаристов со студии, чтобы они написали сценарий. Сценаристы работали в поте лица. Они предлагали идеи – десятки идей. Ничего не ладилось: либо нечто подобное уже было, либо идея на поверку оказывалась слишком мелка и не стоила внимания.

– Я не умею руководить людьми, – пожаловался Джонни, и в его голосе прорезалось отчаяние.

– Знаешь что, я тебе дам один совет, может быть, он поможет, – сказала я. – Подумай, кого бы ты хотел снять в своем фильме, и напиши историю под него.

– Ты говоришь, как отец, – вздохнул Джонни. Я поежилась, думая, как хорошо, что он меня не видит. – Беда в том, что я… В общем, я знаком с авиаторами, и я знаю Хьюза [29]. Это люди, бесконечно далекие от актерства. Они не кривляются, понимаешь? Они настоящие. И у меня… как подумаю, что выйдет какой-нибудь Стюарт Хэмилтон и начнет изображать из себя летчика, мне просто тошно становится. А ведь он еще неплохой актер.

Я постаралась, как могла, успокоить Джонни, но для себя решила, что фильм об авиации снят не будет и что Шенберг, возможно, это предвидел, когда не перечил сыну. Когда я вернулась на съемочную площадку, выяснилось, что Кэролайн Ли стало дурно от духоты, и она не могла продолжить съемку. Кэролайн была тоненькая, грациозная брюнетка с печатью разочарования на всем ее облике. Первый муж ее бросил, второй ушел к ее маникюрше и отсудил значительную часть заработанных Кэролайн денег. Посовещавшись с продюсером, Билли Спир отпустил актрису, а сам занялся сценами Стюарта со мной и моими сценами со Стивом, которые можно было снять сегодня. В перерыве Стюарт спросил меня своим вкрадчивым, бархатным голосом:

– Вы интересуетесь Олимпийскими играми?

Летом 1932-го они проходили в Лос-Анджелесе, но моя жизнь катилась по маршруту «дом – студия – дом», и все остальное меня мало волновало. Миссис Миллер осуществила именно то, чего я от нее ждала: навела в моей жизни железный порядок. Она отвечала на телефонные звонки, просматривала почту, занималась домом и следила, чтобы я рано ложилась. Она готовила мне примочки для глаз, когда они опухали от яркого света, и маски для волос, чтобы они не смотрелись совсем уж безжизненно. Она сократила мне время на газеты, журналы и радио, вкратце пересказывая рецензии на мои фильмы и главные новости. Что было немаловажно, она также отсекала любые поползновения паразитов и прихлебателей, каких в Голливуде множество, влезть ко мне в доверие. Иногда я спрашивала ее мнение, какое из моих фото лучше получилось, какое платье надеть на вечер и как естественнее произнести ту или иную фразу. Когда приходили журналисты, я представляла миссис Миллер в качестве своей секретарши, и, по-моему, ей это нравилось. О своем отношении к Джонни она не распространялась, но мне казалось, что она его не жаловала. К Голливуду вообще она не испытывала никакого почтения. Как-то раз она сказала:

– Сначала были золото и земля, а акции и фильмы появились потом, – и я решила, что она придерживается старомодных взглядов и уважает только определенную прослойку богачей. Однако комментарии, которые она отпускала по поводу некоторых финансистов, упоминаемых в газетах, наводили на мысль, что и они в ее глазах мало что значат.

Я сказала Стюарту, что не слежу за играми, на что последовал ответ, что он собирался пригласить меня посмотреть на соревнования, но раз так сложилось, то мы можем пойти в любое другое место.

– Мистер Хэмилтон, – объявила я, – никакого «мы» нет и не будет. Не тешьте себя напрасными иллюзиями.

Стюарт сделал вид, что я его не так поняла. На другой день Кэролайн, которой рассказали о нашем разговоре и которая хорошо знала Хэмилтона, заметила мне:

– Стю парень настырный, привяжется – не отвяжется. Лучше с ним переспать, тогда он сам исчезнет.

– Сожалею, но у меня другие планы, – ответила я. – И Хэмилтон в них не входит.

– Ну, как знаешь, – пожала плечами Кэролайн и, обратившись к костюмерше, попросила подправить декоративный бант на костюме.

Шла вторая неделя съемок. Стюарт по-прежнему осаждал меня, вздыхал и ронял многозначительные намеки, но теперь и он, и его тактика казались мне просто смехотворными, и я стала довольно зло его высмеивать. В отместку он стал срывать съемки общих сцен, жалуясь режиссеру, что со мной невозможно играть. Атмосфера накалилась. Билли Спир метался между нами, убеждая и успокаивая. Продюсер нервничал, потому что съемки стали отставать от графика. Масла в огонь подлило фото, которое фотограф «Скалайн» сделал для прессы. Вроде бы ничего особенного: черная дорога, белая машина, а перед машиной стоит блондинка в белом, на высоких каблуках, держит леденец на палочке и улыбается. Кадр получил название «Белая симфония», и его напечатали чуть ли не все издания, которые писали о кино. Фото вышло жизнерадостное, оптимистичное и в то же время искреннее – один из лучших моих портретов. Теперь, когда я выезжала со студии и притормаживала перед тем, как свернуть на шоссе, мою машину окружало едва ли не больше поклонников, чем машину Стюарта, и многие протягивали мне для подписи именно эту фотографию.

– Скоро она нас всех обскачет, – доверительно сказал Стив Хэмилтону, и, само собой, его слова слышали все, кто находились в павильоне. Стюарт метнул на меня неприязненный взгляд и отвернулся.

Несколько дней он разговаривал со мной исключительно по необходимости и сквозь зубы, но когда пошла третья неделя съемок, я неожиданно получила от него корзину с роскошными орхидеями и запиской, в которой Стюарт просил позволения извиниться.

– Билли, – спросила я у режиссера, которого почти все через несколько дней после знакомства начинали звать по имени, – что означает этот маневр?

– Лора, я думаю, вы достаточно попили крови друг у друга… да и у меня тоже, – добавил Билли, смеясь. – Стю – хороший парень. Да, со своими закидонами, но кто из нас без греха? Я, например, люблю возиться в саду с цветами…

– Ладно, передай ему, что я не держу на него зла, – засмеялась я. – А извиняться не надо.

Должно быть, Стюарт ждал под дверью, потому что он тотчас же приоткрыл ее и заглянул в гримерку с самой умильной из своих улыбок.

– Значит, я уже прощен? И даже извиняться не надо? Лора, я придумал тебе прозвище: девушка с характером. По-моему, Шенберг – кретин, что не разрешает Джонни на тебе жениться…

Я почувствовала, как у меня напряглось лицо, но я уже усвоила, что в Голливуде нельзя показывать свою слабость – сожрут.

– Да ладно тебе, Стю, – сказала я. – Как будто ты не знаешь, что главное в нашей профессии не брак, а удачный развод. А еще лучше, когда брак можно аннулировать и оставить супругу ни с чем.