Сьюзен Льюис - Горечь моей надежды

Это не считая Отилии, потому что той всего три года. Кажется, скоро ей будет четыре. Эрика не могла точно сказать, потому что дата – число и месяц – вылетели у нее из головы. Лучше бы ей вообще не видеть Отилию! Да-да, так ей было бы гораздо легче.

Она чувствовала на себе глаза девочки, и от их взгляда ей делалось не по себе. Сердце начинало колотиться в груди, в голове со свистом проносились ласточки, в глазах плясали мотыльки. Отилия наблюдала за ней, застыв в дверях в дальнем конце комнаты, ожидая, когда она повернется к ней. Эрика почувствовала, как по ее спине скатился ручеек пота.

Что, она думает, должно сейчас произойти? И думает ли она вообще? Нет, вообще-то она думает, но откуда знать, что там творится в ее голове, если она почти не говорит? Ее глаза цвета коры бука, волосы – мягкие, как кашемир, кудрявые и темные, как земля. Эрика редко смотрела на дочь. Это выбивало ее из колеи. Ведь она, Эрика, слишком слаба, слишком убита горем и вообще, за себя не ручается. Страшно подумать, что будет, если дочь прикоснется к ней.

Отойди от меня. Отойди от меня. ОТОЙДИ ОТ МЕНЯ, ТЫ МЕРЗКАЯ МАЛЕНЬКАЯ СУЧКА.

Кто произнес эти слова? Ее собственный голос или один из тех, что обитают в ее голове?

Отилия никогда не знала своего брата. Когда она родилась, тот уже умер. Она появилась на свет спустя несколько месяцев – своего рода компенсация. Или же наказание. Да-да, именно так: что-то вроде пожизненного заключения за то, что она, Эрика, сделала – или же, наоборот, не сделала.

Отилию купал Брайан, он же укладывал ее спать. Он будил ее по утрам и кормил завтраком. Если бы не он, Отилия ходила бы грязной, а может, даже голодной. Хотя, когда она бывала голодна, она научилась сама доставать из холодильника еду. Иногда Брайан читал ей книжки или играл с ней игры, в игры, в какие она сама бы никогда не стала играть.

Когда такое бывало, она ставила музыку – Брамса или Дебюсси, – чтобы утонуть в звуках своих любимых сонат. В конце концов милосердные вещества проникали ей в мозг и тихо его отключали. Как же она ненавидела эти игры, презирала их, как презирала своего мужа, свою мать, своего отца и весь этот паршивый прогнивший мир.

Увидев, как машина Брайана свернула на подъездную дорожку, она отпрянула от окна, не желая, чтобы он ее заметил. Теперь они спали в разных комнатах и общались только в случае необходимости. Он знал правду, знала правду и она. И этот секрет связывал их вместе, причем так крепко, что порой Эрика не понимала, как она еще не задохнулась в его путах.

Она прошла через комнату. И пока она шагала, призраки расступались – прежние обитатели дома, которые вечно подглядывали за ней из своих углов. Может, они пытались ее пристыдить? Или слышали голоса в ее голове? Может, это их голоса? И они слушают, когда она разговаривает с Отилией. Интересно, они морщат нос, слыша, что она говорит ей бессвязным, безумным шепотом? Сейчас ей даже не хочется смотреть в сторону Отилии. Ее нервы натянуты как струна, из глаз вот-вот хлынут слезы.

Она знала: Отилия наклонила голову и смотрит в пол. Она ждет, когда мать прикоснется к ней… или приготовилась отпрянуть? Ее ручки и ножки такие крошечные даже для ее возраста, такие бледные. Редкий луч солнца касался этого злосчастного ребенка. Девочка почти не выходила из дома, даже в сад, чтобы поиграть там с игрушками, которые ей покупал ее благодарный папочка.

Впрочем, время от времени он брал ее погулять, правда, недалеко и ненадолго.

– Он дома, – сказала Эрика, проходя мимо дочери в кухню. Он, как обычно, захочет выпить виски с содовой. Эрика была готова его ублажить, при условии что он привез то, что ей нравится. Иногда он сажал свою маленькую девочку себе на колено и рассказывал ей, как прошел его день. Он рассказывал ей про детей, которых учил в школе, где работал заместителем директора. Про тех, что умели прекрасно рисовать, решать задачи и не делали орфографических ошибок, и про тех, кого он ругал за их лень.

Им всем было от пяти до семи лет. Вот и Джонатану, будь он жив, тоже было бы семь.

У них в доме не было его фотографий. В некотором смысле, его как будто никогда не существовало, лишь память о нем тлела в ее сознании и травила ей душу постоянным присутствием Отилии.

Отилия увязалась за ней в кухню. Ну почему она, словно Немезида, вечно преследует ее? «Уходи, – мысленно приказала ей Эрика. – Убирайся прочь от меня. Кому сказано, убирайся прочь! ОТОЙДИ ОТ МЕНЯ, ТЫ МЕРЗКАЯ МАЛЕНЬКАЯ СУЧКА».

Впрочем, какая разница, увидит ли Отилия, что ее отец принес в дом и что даст ее матери. Откуда ей знать, что это такое. А даже если бы и знала, то все равно бы не поняла.

Он не может забыть, он не хочет. Он знает, что будет в таком случае.

В этом была вся ее сила, ее единственное спасение.

Дверь открылась. Она велела себе не смотреть в его сторону. Увы, ей не удалось себя превозмочь. Видя это, он достал из кармана конверт и швырнул его ей через стол. Взгляд его был полон презрения. Затем он повернулся к Отилии и раскрыл объятья, приглашая ее подойти к нему.

Отилия осталась стоять на месте, прижав ко рту своего верного мишку. Ее глаза были круглыми от страха. Казалось, всего один порыв сквозняка, и ее крошечное тельце улетит прочь. Не будь мысли Эрики заняты сейчас другим, она бы улыбнулась, видя его поражение. В кои веки дочь прислушалась к отчаянному совету матери, как и положено послушной маленькой девочке. «Не подходи в папе. Не подходи к папе. Держись от него подальше, ТЫ МЕРЗКАЯ МАЛЕНЬКАЯ СУЧКА».

Брайан пришел бы в ярость, узнай он об этом.

Но с какой стати ей должно хотеться к папочке?

– Подойди ко мне, Отилия! – приказал он ей.

Отилия посмотрела на мать, ожидая, что та ей скажет. Но Эрика лишь оттолкнула дочь с дороги и прошла мимо. Ей не терпелось попасть к себе в комнату. Отилия повернулась, глядя ей вслед, а в следующий миг отцовские руки оторвали ее от пола. Крошечное тельце тотчас обмякло, и она лишь крепче прижала к лицу своего верного мишку.

– Алекс, киса, приготовься.

Алекс так быстро отвернулась от пластиковой доски, на которой она записывала все свои передвижения за день, что почти столкнулась с Томми Берджесом, старшим их команды.

– Эй, ты с чего это такая пугливая? – рассмеялся он, помогая ей выпрямиться.

– Я была за многие мили отсюда и не слышала, как ты вошел, – ответила Алекс, закатывая глаза.

Томми с его северным акцентом, длинными патлами и мускулатурой регбиста был ей определенно симпатичен, и не в последнюю очередь потому, что служил отличным буфером между ней и Венди, руководителем их отдела.

Когда-то Венди была вполне вменяемой, умела поддержать коллег, даже в критических ситуациях, которые навлекали на сотрудников отдела опеки критику властей или прессы. Но с момента повышения (прошло всего два года) ее стало не узнать – высокомерная особа, заинтересованная в том, чтобы скорее произвести впечатление на начальство, нежели вникать в то, что происходит здесь, на грешной земле.