Елена Михалкова - Бумажный занавес, стеклянная корона

– А Бантышев?

– Бантышев отказался. Вот и все.

– А Медведкина? – вспомнил Сергей. – Что-то там было про ночь за миллионы…

Олеся обрадованно хлопнула в ладоши:

– Вот! Вот об этом я и говорю. Наша Танька – дура, конечно, набитая. Но назвать ее шлюхой язык мог повернуться только у Джоника. Мы вообще-то по-всякому друг друга прикладываем, и врем, и соревнуемся, кто выдумает сплетню погнуснее. – Она расхохоталась, нимало не смущаясь. – Но это такая нелепость, что даже обсуждать смешно. Нет, товарищи сыщики. Не там вы ищете. Точно говорю вам, Ринатика этот тролль с переломанным носом укокошил.

Едва вежливый охранник закрыл за ней дверь, Олеся кинулась к стационарному телефону, стоящему на тумбочке. Пусть сотовый она вручила Кеше с ухмылочками и подшучиваниями, мол, не вздумай слить газетчикам мои домашние эротические фотографии. Но номер мужа был накрепко отпечатан в ее памяти.

Его она и набрала.

– Ваня! Я не могу тут больше! – выдохнула она, едва муж ответил.

– А я тебе говорил – не ходи, перетопчется твой Богданчик без тебя.

Голос его звучал укоризненно. Олеся всхлипнула. Не в силах она одна выносить это все!

– Ну, ласточка ты моя, – утешающе загудел Иван. – Солнышко мое жаркое! Красавица моя ненаглядная, зорюшка, птичка моя…

Он еще бормотал ей в трубку нежные глупости, а Олесе уже стало легче.

– Хочешь, приеду и заберу тебя оттуда? – спросил муж.

Она изо всех сил замотала головой. Потом, спохватившись, пискнула:

– Нет, ты что! Мне нельзя! Я должна тут!

– Никому ты ничего не должна. А Богдан занимается вредной самодеятельностью, – сказал Иван. – Бежала бы ты из этого паноптикума, девочка моя. Я через час уже смогу быть рядом, хочешь?

Конечно, Олеся хотела! Едва она представила, как муж появляется в дверях – высоченный, стройный, с золотой гривой кудрей до плеч – сердце заныло мучительно и сладко.

– Ванька, – сказала она в трубку. – Я тебя люблю.

– Выезжаю, – отозвался муж.

– Не смей! Отсижу уж свои двое суток. А потом ты примчишься на белом коне и спасешь меня! Заберешься по моим косынькам в башню и…

– А вот дальше в нашем кинотеатре ограничение! Восемнадцать плюс! – предупредил Иван.

Олеся не удержалась и хихикнула.

– И нечего ржать. А то знаю я тебя. Сейчас наговоришь на три эротических романа.

Переходы от горя к оживлению были у Олеси молниеносными. Сторонний наблюдатель, глядя на ее порозовевшее лицо, не поверил бы, что еще пару минут назад она едва не плакала в телефонную трубку.

– Целую тебя, Ванюша, – шепнула она. И звонко чмокнула трубку. – Прямо в губы твои сочные!

Короткого разговора ей хватило, чтобы прийти в себя. Ванька, спасение ее! Что бы она без него делала?

«Что-что… – трезво сказала себе Олеся. – Сдохла бы».

…В день, когда безжалостный календарь показал, что к и так неутешительному числу лет прибавился еще один год, Олесю выгнали с работы. За четыре месяца до этого она устроилась продавать фрукты в маленький подвальный магазинчик, который держали два старых брата-армянина. Все ее накопления растаяли. Нужно было на что-то жить. В конце концов, требовалась цель, ради которой утром стоило бы подниматься, одеваться и выползать из квартиры. Так почему бы не торговать огурцами и укропом?

«И к еде поближе», – с издевательской ухмылкой ободрила себя Олеся.

Она теперь выныривала из состояния туповатого равнодушия лишь для того, чтобы порадовать свое новое тело. Тело было огромным. Оно колыхалось, как тяжелая медуза, оно потело и пахло иначе, чем прежде. Где-то внутри него, как в коконе, пряталась настоящая Олеся Гагарина: маленькая певица с прекрасным чистым голосом. Но она больше не собиралась вылезать на свет. Ей наконец-то было спокойно в этом теплом уютном одеяле из плоти, укрывшем ее от всего мира.

Правда, тело оказалось требовательным. Когда-то давно, в прошлой жизни, Олеся могла носиться целый день, слопав с утра одну булочку. Новое тело желало пищи постоянно. Если его не кормили дольше двух часов, оно распахивалось сотней алчно разинутых клювов и заходилось в надсадном крике изголодавшихся птенцов. Адресовался этот отвратительный вопль только Олесе. Окружающие слышали лишь бурчание ее живота.

Но зато тело щедро платило за каждую порцию колбасы или пиццы: блаженством, разливающимся от макушки до пяток. Удовлетворением сытости. «Все хорошо, – словно успокаивающе нашептывал кто-то Олесе на ухо. – Наконец-то все хорошо. Посмотри, как славно нам сидеть перед телевизором, утопая необъятной задницей в подушках, вытянув жирные ноги, и ни о чем, совершенно ни о чем не думая».

Вот что оказалось самым прекрасным. В этом новом теле как-то совершенно ни о чем не думалось. Ни о том, что Олеся потеряла, ни о том, что ждет ее впереди.

Как журналисты пронюхали, чем она занимается, Олеся так никогда и не узнала. Но в одно хмурое утро, когда она сидела на своем перевернутом ящике и раскладывала по пучкам мяту, в магазинчик явился верткий паренек, похожий на угря. За ним следовал оператор с камерой. Олеся теперь соображала туго, не то что раньше. Она тупо смотрела в камеру, машинально отвечая на вопросы угря. И лишь через несколько минут сообразила, что делает.

– Убирайтесь!

Но они не ушли. В лавку набились покупатели, все глазели на Олесю. Угорь скороговоркой объяснял, кто она такая и чем была знаменита. Выражение причастности к большой тайне сияло на его узком прыщавом личике. Какая-то женщина с тройным подбородком принялась тыкать в Олесю пальцем и фальшиво напевать «Мое королевство».

Оператор восторженно гыгыкал и снимал. Старик с авоськой злобно кричал, что пусть ему продадут лимон, ему нужен лимон к чаю, он сердечник, он напишет в жалобную книгу, спалить бы этих чурок, житья от них нет, дайте же мне лимон!

Сознание Олеси раздвоилось. Одна часть воплотилась в униженную перепуганную женщину. Вторая наблюдала за происходящим с чувством, близким к удовлетворению, фиксируя детали с тщательностью пыточных дел мастера.

Да здравствует фарс! Нежная девочка с крылышками феи, бегущая по просторным залам розового дворца – и эта неопрятная бабища среди ящиков с плесневелыми фруктами! Вот оно, твое нынешнее королевство. И подданные как на подбор: плешивый старик с колючим взглядом, тетка, орущая дурным голосом на весь подвал, хмурый армянин с вислым носом.

Олеся нырнула бы в ящик с огурцами, но он был слишком мал. Для нее требовался целый бассейн огурцов. Она хватала воздух ртом, пыталась спрятаться за полками и уронила одну из них со страшным грохотом. Вопли о лимоне, строки из ее собственной песни, запах мяты – все смешалось в ее голове. Олесю стошнило.

– Вон! Вон!

Армянин замахал руками и выгнал всех. Гагарину, скорчившуюся возле подсобки, обошел стороной. Через несколько секунд на колени ей приземлилась тряпка.