Мария Спасская - Волшебный фонарь Сальвадора Дали

– Конечно, шантаж, – невозмутимо согласилась блондинка, изучая меня бесстрастным ледяным взглядом. – И я хочу, чтобы ты уговорила своего дружка на еще одно убийство. Мне нужно, чтобы Прохора не стало. А я, в свою очередь, обязуюсь вернуть тебе нож.

В памяти всплыл образ Биркина с добрыми оленьими глазами, протягивающего мне цветы и большущего плюшевого медведя. Убивать хорошего человека не входило в мои планы. Я думала при помощи своего Лайта Ягами мстить лишь мерзавцам.

– Тебе никто не поверит, – не слишком уверенно проговорила я, блуждая взглядом по салону автомобиля. – Про нож. Прохор – хороший человек. Его не за что убивать.

Взгляд мой остановился на яркой книжице, валявшейся на приборной доске. Да это же «Токийский гуль»! Эту мангу я искала по всей Москве, но в переводе на русский видела впервые. Я протянула руку и взяла новенькую брошюру в глянцевой обложке.

– Хороший человек? – неожиданно тоненько всхлипнула Кристина, принимаясь плакать. – Много ты знаешь! Как я устала от него! Как я хочу покоя! – бормотала она сквозь рыдания.

Токийский гуль! Это такая вещь! Такая! Я впилась глазами в первую страницу.

– Прохор мне всю жизнь сломал! – как сквозь туман донесся дрожащий голос Кристины. – Каждую ночь я плачу. Из-за него не занимаюсь любимым делом. Картинная галерея на Остоженке так и стоит закрытая, и все из-за Прохора. Чтоб он сдох!

Из книги выпала стопка флаеров на бесплатное посещение «ПроБиркинFly», и я уже хотела сунуть билеты обратно, но рыдающая Кристина, не способная вымолвить ни слова, жестом показала, что я могу взять их себе. Я торопливо спрятала бумажки в карман плаща, опасаясь, как бы Кристина не передумала. Прохор Биркин уже не казался мне таким уж положительным. Что я о нем знаю? Да ничего. Может, он напивается до умопомрачения и бьет эту Кристину. Иначе зачем бы ей плакать и желать мужу смерти?

– Прохор тебя обижает? – осведомилась я, не вынимая руки из кармана и с благоговением ощупывая подарок.

– Обижает? – всхлипнула собеседница. И с неожиданной злобой заговорила, сердито вытирая слезы с искусно накрашенных глаз и не замечая, что размазывает тушь: – Да за время нашего брака я вся извелась, просто сил никаких нет! Думаю, он специально надо мной издевается, заставляя так нечеловечески ревновать. Это такое мученье: каждый миг, когда его нет рядом, думать, что вот сейчас он обнимает другую! Что его сильные руки гладят ее тело, а мягкие теплые губы ласкают грудь!

Я живо представила себе эту картину и тут же прониклась сочувствием к обманутой жене. За что он с ней так? Она его любит, а он…

– Прохор и в самом деле заслуживает возмездия. Можно взять книгу почитать?

– Бери совсем, она мне не нужна, – кивнула Кристина, окончательно успокаиваясь. – Я прочитала и хотела через «Авито» кому-нибудь отдать.

Я сунула книгу за пазуху и решительно взглянула на Кристину:

– Говори, где и когда можно найти Прохора. Я берусь выполнить твою просьбу.

– Зачем тянуть? – оживилась она. – Сейчас и отправляйтесь. Муж в новом здании Центра на Новослободской, он там все время торчит. Охрану я отвлеку, а вы идите прямо к нему в кабинет.

– А я-то зачем? – не поняла я. Лис – понятно. Он «кира», убийца. А я лишь подсказать могу, на кого должен быть направлен его гнев.

– Как зачем? Ты обязательно нужна. Без тебя твой парень в любой момент может дать слабину, а под твоим руководством он не посмеет отступиться.

Мне и самой вдруг стало интересно, как мой герой станет убивать Прохора Биркина.

– О’кей, Кристина, не надо меня уговаривать, я и так согласна, – проговорила я, одной рукой придерживая «Токийского гуля» под плащом и ощущая пальцами второй руки приятный глянец флаеров. Валера может и подождать. Тут дело поважнее. – Давай адрес. Куда ехать?

Вернувшись в квартиру, я застала Лиса на кухне. Он варил яйца. Для меня и для себя. Две чашки свежезаваренного чая уже дымились на кухонном столе.

– Поешь, Пантера, – позвал меня «кира».

– Некогда рассиживаться, – грустно покачала я головой. – Давай сюда тетрадь. Мне снова нужна твоя помощь.

– Что-то случилось?

– Да, Лис. Один мерзавец меня очень сильно обидел. Я жить не смогу, если он не получит по заслугам.

Лис обтер нож, которым резал хлеб, о кухонное полотенце и повернулся ко мне:

– Говори, Пантера, где его найти.

Я переписала адрес, накарябанный Кристиной на визитке косметического салона, и протянула своему герою. А затем раскрыла Тетрадь смерти и под профессором Горидзе вписала Прохора Биркина.

До Центра на Новослободской мы добирались по отдельности, чтобы не вызвать подозрений. Серебристая машина уже стояла у распахнутых ворот, через которые я и проскочила. За углом дождалась, когда на обнесенную забором территорию Центра пройдет Лис, и, указывая ему дорогу, устремилась дальше. Я первая вошла в пустующее здание и, следуя указаниям Кристины, по гулким пролетам лестниц устремилась на четвертый этаж. Именно там, в середине широкого коридора, высилась дверь кабинета Биркина. Я подошла к двери и повернула ручку. Шагнула в просторное, залитое светом помещение и остановилась, с удивлением глядя на тетю Милу, расположившуюся напротив стоящего у окна Прохора.

Точно свирепая львица, Гала металась по парижской квартире на Рю Гоге.

– Почему все только и делают, что норовят нас обобрать? Правильно говорят – не делай добра, не получишь зла! Стоит пустить к себе бедных родственников, как тебя же еще и обворуют!

Не называя имен, Гала под бедными родственниками подразумевала свою дочь, Сесиль. Когда фашисты оккупировали Париж, художник и его муза, занятые карьерой, обитали в Америке у Каресс Кросби, и парижская квартира пустовала. Дом Сесиль разбомбили, и женщина написала матери письмо, в котором слезно молила пустить ее с детьми и мужем пожить на Рю Гоге. Гала была не против, но, когда вернулась домой, обнаружила, что одной из картин Дали недостает. Смущенная Сесиль пояснила, что дети голодали, и она, на свой страх и риск, решилась продать картину, чтобы купить им хлеба. Бешенству Галы не было предела. Она тут же заявила дочери, чтобы та после ее смерти не рассчитывала на наследство, ибо она его уже получила.

О родственных чувствах говорить не приходилось. Дочь для Галы была таким же чужим человеком, как и сестра в далекой военной Москве, написавшая о смерти матери. Гала восприняла это известие без эмоций – она давно жила в другом мире, мире жестком и циничном, где не находилось места сантиментам. Впрочем, она никогда и не была к ним склонна. В Европе вовсю бушевала война, родные и близкие терпели лишения, но художника и его музу это совершенно не волновало. Они находились по другую сторону океана и, сибаритствуя, были заняты приумножением славы и денег.