Диана Чемберлен - Дурочка, или Как я стала матерью

– Не нравятся мне эти волны, – заметил Клэй. Стоя по колено в воде, он задумчиво смотрел на океан. Волны и правда с каждой минутой становились все выше. Утешало лишь то, что буй практически не трепало.

– Там, где линзы, довольно спокойно, – сказала Джина. Клэй пожал плечами.

– В любом случае решать владельцу баржи. – Он взглянул на часы. – Если не ошибаюсь, они собирались начать в десять?

– Верно.

– Будем надеяться, что к тому времени море немного успокоится.

– А если не получится сегодня, они смогут заняться этим завтра?

– Надеюсь, – ответил Клэй. – Все зависит от того, что именно запланировано у них на завтрашний день.

– Но мы же собирались навестить Уолтера, – напомнила Джина.

– Мы поедем к нему завтра вечером, – улыбнулся Клэй. – Постарайся не нервничать, ладно?

На дне рождения Генри у Уолтера случился сердечный приступ. Впрочем, он уже шел на поправку, и завтра вечером они собирались навестить старика в больнице Элизабет-Сити. Хотя по тому, как переживали Генри и Брайан, никто бы не догадался, что Уолтеру уже лучше. Эти двое мрачно сидели над шахматной доской, изредка обмениваясь между собой парой слов. Должно быть, их угнетало не только отсутствие друга, но и внезапное осознание собственной смертности.

– Эй, вы там!

Повернувшись, они увидели Кенни.

– Я разговаривал со Смитти, хозяином баржи, – сообщил Кенни. – Он попросил меня прийти сюда, чтобы проверить обстановку. – Он бросил взгляд на волны. – Похоже, не самый удачный момент для подъема.

– Но ведь под водой должно быть тише? – не желала сдаваться Джина.

– Может, и так, – ответил Кенни, – но если баржу будет швырять вверх-вниз, то и линзы будет швырять вместе с ней.

Джина промолчала. Она отчаянно надеялась на чудо. Ей хотелось, чтобы волны внезапно улеглись и море затихло.

– Боюсь, сегодня нам с этим не справиться, – сказал ей Кенни. – Я не хочу гонять баржу туда-сюда, иначе нам придется здорово раскошелиться.

Клэй обнял Джину за плечи, и она вынуждена была уступить. Что ж, придется подождать еще день.

Еще более неприятные новости поджидали Джину дома. Заглянув в почту, она обнаружила длинное письмо от Дениз. Случилось то, чего она так боялась. Рани и дочь Дениз Суниль перевели в государственный приют. Произошло это в четверг вечером, когда их бывший приют закрыли безо всяких объяснений.

«Мне бы очень хотелось сказать тебе, что все в порядке, – писала Дениз, – но я знаю, что ты не из тех, кто предпочитает прятаться от правды. А правда состоит в том, что новый приют переполнен. Здесь слишком много детей и слишком мало воспитательниц. Последние перегружены работой и уже не относятся к детишкам с теплом и заботой, к которым мы так привыкли. Вдобавок здесь еще грязнее, чем в прежнем приюте, так что наши девочки в первый же день подхватили вшей.

Беда еще в том, что я не могу видеть Рани так часто, как раньше. Она находится в другом крыле здания, и мне удалось повидать ее лишь пару раз. Я поговорила с директором этого заведения и объяснила ей, что Рани нуждается в особом уходе. Надеюсь, мои слова будут учтены.

Ну а я все так же бегаю по судам. К сожалению, к иностранным усыновителям здесь относятся все хуже. Тебе не кажется, что я начинаю впадать в депрессию? Могу лишь представить, каково приходится сейчас тебе, за тысячи миль от твоей дочери. Завтра я снова попытаюсь увидеться с Рани. Может, мне разрешат взять с собой Суниль, и мы вместе навестим твою дочь».

Ситуация с удочерением ухудшалась с каждым днем. Распечатав письмо, Джина отнесла его Клэю, который чинил во дворе крышу старой уборной.

Тот молча прочел письмо, после чего привлек к себе Джину.

– Просто ужасно, – шепнул он ей на ухо. – Неужели власти ничего не могут с этим поделать?

Джина успела привыкнуть к подобным вопросам. Когда-то она задавала их сама.

– Во многом это происходит именно по инициативе властей, – сказала она. – Я так боюсь, что Рани умрет. Если это случится, я буду во всем виновата.

– С какой стати? – удивился он. – Ты же сама сказала, что ты бессильна что-то изменить.

– Я всегда буду думать, что могла сделать больше, но не сделала.

Тем не менее она пыталась. Джина бросила взгляд туда, где волны плескались поверх стеклянной сферы. Она делала все, что было в ее силах.

Вторник, 7 июля 1942 г.

Мне пятнадцать, и я беременна. Ну вот я и написала это на бумаге. До сих пор я как-то не очень верила в случившееся, и лишь сейчас, прочитав собственноручно написанные слова, вынуждена смириться с их печальной истиной.

Столько всего случилось в последнее время, что я и не заметила, как пропустила месячные. Но пару дней назад, проснувшись посреди ночи, я вдруг вспомнила, что не захватила с собой прокладки, а потому не мешает запастись новыми. Внезапно я поняла, что уже два месяца у меня не было месячных. Я тут же запаниковала. Я поделилась своими страхами со Сью-Энн, и та отвела меня к своему доктору. Результатов теста я пока не знаю, но доктор осмотрел меня и сказал, что я беременна. Никаких сомнений тут быть не может. Я даже не заплакала. Просто молча смотрела в потолок, цепляясь за мысль, что все это еще может оказаться ошибкой.

Когда мы вернулись домой, Сью-Энн рассказала обо всем Деннису. Мне было ужасно неловко, но Деннис лишь посерьезнел и сказал, что нам нужно это как-то уладить. Вот тут-то я и расплакалась. Он мог наорать на меня и назвать распущенной девицей, однако он не сказал ничего подобного. И Сью-Энн тоже ни в чем меня не упрекнула. Все потому, что они очень религиозны. На их фоне я чувствую себя испорченной, дурной особой. Я слышала, как они беседовали потом до поздней ночи. Слов я не разобрала, но знала, что разговор идет обо мне. А утром Деннис сообщил мне, какое они приняли решение.

Во-первых, заявил он, мне нужно будет исповедаться у священника. Я должна рассказать ему о том, что совершила, и пообещать никогда не грешить впредь. Хоть он и понимает, добавил Деннис, что Сэнди «использовал меня, а потом бросил», я в этом случае тоже небезгрешна. Тут он, конечно, прав. Я чувствую себя полной идиоткой, которая собственными руками загубила свою жизнь. При мысли о том, что придется исповедаться у священника, мне становится не по себе. Но я должна это сделать.

А потом Деннис сказал:

– Мы с тобой поженимся.

Вид у меня при этом, должно быть, был совершенно ошарашенный, так что Деннис поспешил добавить:

– Сама знаешь, как люди смотрят на девушек, которые умудряются забеременеть без мужа. К тому же (не знаю уж, заметила ты это или нет) я тебя люблю.

Я даже не нашлась, что на это ответить. Раньше, когда я еще жила на Реке Поцелуев, мне казалось, что Деннис меня любит. Но с тех пор, как я перебралась к нему в дом, он обращался со мной как с младшей сестрой или даже как с дочерью. Теперь-то я понимаю, что он просто боялся спугнуть меня другим обращением. Когда Деннис сказал, что любит меня, я чуть не заплакала. Мне вдруг стало ясно, что и я люблю его. Не так, как я любила Сэнди или как девушка любит мужчину, за которого собирается выйти замуж. Мое чувство к Деннису было продиктовано признательностью за все, что он для меня сделал. Надо сказать, что я совсем не таким представляла себе своего будущего мужа, но Деннис, конечно же, был прав: беременность вне брака обрекала меня на позор.