Матс Ульссон - Наказать и дать умереть

«Ты еще не представляешь, как влипла», – мысленно ответил ей он.

Но вслух ничего не сказал, только кивнул.

– Хорошо еще, что попадаются такие люди, как вы: отзывчивые и готовые помочь, – продолжала Лизен. – Даже не знаю, как вас благодарить.

Она положила руку ему на плечо. Кожа словно горела. Ее голос был сладкий как мед.

Он наслаждался им, еще когда говорил с ней по телефону. А сейчас, когда она сидела рядом в машине, окутанная тонким цветочным ароматом, он чувствовал себя на вершине блаженства. Лизен сказала, что продала все картины Рагнара Глада и очень за него рада.

Она рассмеялась, потому что получилось в рифму.

Он в жизни не встречал такой очаровательной женщины.

Путь от Сканёра до Хелльвикена занял двадцать минут. Он хотел бы, чтобы она жила гораздо дальше, пусть даже в Хапаранде или Копенгагене, будь он неладен. Он уже не помнил, чем она так раздражала его в рыбном ресторане.

Она показала дорогу к мастерской «Шины Драгана», и он уехал не сразу, отчасти желая убедиться, что у нее все в порядке, отчасти потому, что не мог налюбоваться ею: тем, как она поправляет волосы, как смотрит в окошко приемной, как машет ему на прощание рукой.

Вернувшись на парковку, она сразу направилась к нему и прижалась к его груди. Ни больше ни меньше. Она улыбалась.

– Сейчас ремонтники все устроят. Я поеду с ними в Сканёр. С шиной они управятся за десять минут. – Она снова прильнула к нему. – И все благодаря вам.

У него закружилась голова, и он встряхнулся.

«Разве не то же происходит с влюбленными?» – спросил он себя.

Сам он никогда не чувствовал ничего подобного.

Лизен была само очарование – чистая, милая и… сладкая.

Он проклинал себя за то, что хотел с ней сделать.

Лизен еще раз помахала ему, когда усаживалась в машину с работником мастерской, молодым парнем в бейсболке «Мальмё ФФ», а он пошел к своему автомобилю.

Он не мог вспомнить, доводилось ли ему в жизни с кем-нибудь обниматься.

Мысль об одиночестве иглой пронзила его мозг.

На выезде из Хелльвикена он свернул на обочину дороги и остановился.

Мимо прогромыхала тяжелая фура, он закричал.

Но никто во вселенной не слышал его крика.

Тогда он с силой хлопнул ладонями по рулю, стукнулся о него лбом и снова заорал.

Он вопил, пока не заболела голова, а потом выпрямился и принял решение.

Сейчас он направится туда, откуда приехал. Ему – до ближайшего поворота и дальше по шоссе.

Как всегда, в Сведале он остановится на заправке.

Розги, так или иначе, нужно использовать.

Хёкёпинге. Треллеборг. Сведала. Июль

Как только дверь рекламного бюро захлопнулась за Бодиль Нильссон, я зашагал к площади Стурторгет, к своей машине. Я шел мимо живописных домиков, окруженных рядами тюльпанов и увитых китайскими розами, потом пересек Лилла-торг, площадь, называемую еще Ибицей. В этот жаркий день середины лета мне было понятно, почему ее так окрестили.

Люди отдыхали – пили пиво, вино, даже кофе. Повсюду мелькали летние платья, шорты, солнечные очки. Гомон за уличными столиками перекрывала гремящая из бара музыка.

Машина стояла под открытым солнцем, поэтому в ней было душно, как в сауне. Я открыл дверь, опустил боковые стекла и загрузил в GPS адрес, который продиктовал мне Арне Йонссон.

Путь мой лежал в Хёкёпинге.

Еще одно богом забытое место, оставшееся за пределами цивилизации с тех пор, как дороги расширили и население окрестных деревень устремилось работать в Мальмё. Впрочем, в последние годы Хёкёпинге упоминался в газетах, и не с лучшей, замечу, стороны, – как община, отказавшаяся принять беженцев. Уже не помню, откуда прибыли эти люди, из Азии или из Африки, но местные жители категорически отказались иметь с ними дело. Опасались, что беженцы в массовом порядке станут красть у них велосипеды. Хёкёпинге – часть коммуны Веллинге, известного оплота правых политиков. Один из них, мужчина с пышными усами, с гордостью провозглашал Веллинге самой правой и самой белой коммуной, с самыми низкими налогами и неправдоподобно высоким уровнем жизни.

Дом, который я искал, стоял в стороне от поселка, в тенистой роще, к которой вела обсаженная липами узкая грунтовая дорога. Хотя не берусь утверждать, что это были именно липы. В деревьях я разбираюсь неважно. Одно могу сказать наверняка: судя по высоким гладким стволам и раскидистым кронам, росли они здесь давно. Дом походил на старинный особняк с роскошным парадным подъездом. «Должно быть, бывшая директорская вилла», – решил я, вспомнив, что в Хёкёпинге когда-то работал сахарный завод. А может, и нет. Но что бы ни находилось здесь раньше, сейчас в этом здании располагался частный дом престарелых и больница.

Я разворачивался на парковке справа от входа и заметил автомобиль, отъехавший с противоположного ее конца. Водитель дал задний ход, и машина вырулила на аллею, все еще сухую, несмотря на продолжительный дождь. Колеса и нижнюю часть корпуса окутывало облачко пыли, так что определить марку машины не удалось.

Переступив порог, я оказался в помещении, больше похожем на холл комфортабельного отеля. За регистрационной стойкой сидела дежурная медсестра в элегантном костюме и без халата. Она могла бы быть секретаршей в офисе на Уолл-стрит, не работай в доме престарелых.

Стройная дама за пятьдесят в маленьких бифокальных очках представилась Биргит Лёвстрём.

– Харри Свенссон, – назвался я.

После обмена вежливыми фразами я спросил Йоте Сандстедта.

Она осведомилась, договаривался ли я с Йоте о встрече.

Нет, признался я. Просто оказался в этих краях и вспомнил, что он здесь живет.

Дама спросила, знаю ли я Йоте. Она называла его по имени.

Я соврал, что мы давние знакомые.

– Как говорите, Свенссон? – Она подозрительно прищурилась.

– Харри, – кивнул я.

Дама попросила меня подождать и исчезла в коридоре. Я проводил ее взглядом. В этом не было ничего необычного, я всегда провожаю женщин взглядом, можете считать это моей особенностью, – и огляделся.

Итак, регистрационная стойка могла бы принадлежать дорогому провинциальному отелю. На столике в центре зала стояла ваза, не меньше метра в высоту, с цветами, название которых я и не пытался вспомнить.

Стены украшали портреты маслом. Чьи именно, я так и не определил, но серьезные – я бы даже сказал, респектабельные – лица внушали уважение. В помещении было прохладно. Из большого окна открывался вид на террасу, где на раскладных стульях сидели мужчина и женщина. Потом я увидел еще одного мужчину, в инвалидном кресле, с укутанными клетчатым пледом ногами. Женщина разгадывала кроссворд. Я задался вопросом, что налито в кувшине у нее на столе. Должно быть, сок, хотя не исключено, что и водка.