Мария Очаковская - Проклятие Византии и монета императора Константина

– Вот блин! – Сева вскочил на ноги, за ним Тася и Маша. Втроем они побежали к утесу, откуда гремел голос Лобова:

– Разве мы с вами не договаривались!? Разве я не предупреждал, что пьянство будет жестко пресекаться?! Имейте в виду! За распитие на рабочем месте все вы будете наказаны рублем!!!

В ответ грянул целый хор голосов, в котором выделялся задиристый тенор Кольши:

– Начальник, а у меня стрезву могилы поганить не получается! Мы вообще гробокопателями не нанимались! Руки марать неохота!!! Вот ты сам бери лопату и копай, коли нет у тебя ни стыда, ни совести!!!

Возможно, именно в этот момент Лобов, не выдержав напряжения, совершил роковую ошибку – схватил бутылку самогонки и вылил все ее содержимое на землю.

– Ах ты… сука!!! – взревел Кольша.

Архипцев, Маша и Тася не успели добежать до места и не видели, как была вылита самогонка, но раскат отборной матерщины они услышали и тотчас сообразили, что к чему. Впрочем, подоспели они вовремя. Как раз тогда, когда Кольша, наступая во фронт, размахивал кулаками и пытался схватить начальника экспедиции за грудки, а Генка с лопатой наперевес готовился нанести ему удар с тыла. По флангам, отчаянно матерясь, на изготовке стояли и двое других деревенских, но Дэн и Гарик их кое-как блокировали.

Известно, что разнимать дерущихся – дело хлопотное и небезопасное. Сева, к примеру, ни за что ни про что получил бланш под глазом, Гронской в сутолоке порвали блузку, а на худеньком запястье у Маши осталась чья-то синяя пятерня. Однако серьезное побоище им удалось предотвратить. Архипцев провел разграничительную линию. Лобова с Дэном и Гариком оставили на раскопе, а упирающихся мужиков Тасе и Маше удалось увести в лагерь и «с рук на руки» передать Ниловне, та взялась развести их по домам. И, конечно, простодушная Ниловна даже не заметила, что у палатки Дмитрия Сергеевича Генка чуть замешкался и замедлил шаг. Тем временем Кольша юркнул внутрь под темный полог и спустя несколько мгновений вынырнул оттуда с очень довольным видом, пряча что-то объемное за пазуху…

Над торновским лагерем сгустились сумерки. На практикантской поляне молодежь жгла костер. Ребята обсуждали прошедший день, бренчали на гитаре, кто-то фальшиво и вяло напевал песню «Дожди» Игоря Корнелюка. У студентов-археологов есть такая примета, что, мол, если петь про дождь, то он пойдет, и работать в раскопе не придется. Но на сей раз это почему-то не сработало. В палатках ветеранов было тихо. Леонид Аркадьевич с чувством выполненного долга отправился на покой – его разместили у Бьорна, который за компанию тоже решил лечь пораньше.

К ночи жара немного ослабела. На восхитительно синем небе зажигались звездочки, взошла луна и осветила лагерь. Пение у костра прекратилось. Наступившую тишину нарушал лишь стрекот кузнечиков и протяжное уханье неведомой птицы. После бесконечно длинного беспокойного дня страсти в лагере улеглись.

«Какое счастье, что завтра воскресенье», – подумала Маша. По воскресеньям торновцы не работали, в отличие от субботних дней, которые Лобов тоже сделал рабочими и платил за них надбавку, обещая всем отгулы в случае плохой погоды.

С величайшим удовольствием приняв душ, девушка села на скамеечку и принялась расчесывать волосы.

«Все-таки день был сегодня ошеломляющий во всех отношениях. Разве такое возможно, чтобы все сошлось одновременно… и викинг, и кубок, и этот гадкий Шепчук, и драка… – Только сейчас Марья Геннадьевна почувствовала страшную усталость, но к себе в палатку возвращаться не торопилась. Там было душно… и присутствовал Дэн. – Наверное, я просто устала, и от Дениса тоже, из-за этого все время на нем срываюсь».

Маше хотелось побыть одной, а еще почему-то хотелось плакать…

– Нет, все это ерунда, – отвечая своим мыслям, произнесла она вслух и тут же испуганно дернулась, почувствовав на плече чье-то прикосновение.

– Ваша правда, Машенька, все это ерунда, – прозвучал бархатный голос Дмитрия Сергеевича.

Он присел рядом, легонько обнял ее и о чем-то заговорил, вроде бы о том, что завтра в Новгород приезжает его дочь и надо ее встретить, а еще что-то про Шепчука и про то, что в понедельник нужно двигать бровку… Но Марья Геннадьевна почти не разбирала слов, она просто смотрела на него, на его руку на своем плече, на небо… и первая потянулась к нему губами.

В мерцающем лунном свете они сидели на низкой скамеечке и целовались. Поцелуй получился нежным, долгим…

– И очень чувственным. – Так, во всяком случае, решила Тася, качавшаяся в своем гамаке чуть поодаль от них.

Между прочим, отличный наблюдательный пункт, скрытый от посторонних густой растительностью.

Из глаз Марьи Геннадьевны выкатились две слезы-росинки:

– Мне страшно, Дмитрий Сергеевич, – прошептала она. – Не знаю… я боюсь за вас…

– Все будет хорошо, Машенька! Не стоит переживать, ты просто устала, – Лобов сжал ее руку в своей. – Обещай мне, что не будешь расстраиваться. Завтра все непременно наладится, все будет хорошо. – И он еще раз поцеловал ее.

Потом Маша ушла к себе в палатку, где ее ждал Дэн с обычными ежевечерними разговорами.

Устроившись на ящике-табуретке, он старательно раскладывал лекарства из своей медицинской сумки:

– Чем вызвана легкая гиперемийка [27]у нас на щеках? Аллергийкой? – с прищуром осведомился он.

– Отвяжись, а? Прошу…

– Умолкаю. Кстати, Маш, ты скажи шефу, что я этому Аркадьевичу могу завтра тавегил вколоть, чтоб не лез никуда. А что? Срубает капитально.

Маша отмахнулась:

– Денис, давай спать! – Растянувшись на раскладушке, она мгновенно заснула, даже во сне продолжая улыбаться: «Завтра все будет хорошо».

ОТ ГОСТЯТЫ К ВАСИЛЮ.

…женясь на новой жене, он меня прогнал, а другую взял. Приезжай, сделай милость.

Гронская проснулась по будильнику вместе с Лобовым:

– Я тебя провожу.

– Не надо, Тасенька, спи. Еще не рассвело, – тихо сказал он и поцеловал ее в макушку.

– Нет, я встану, – возразила она. – Там, в термосе, я кофе тебе приготовила, сейчас достану.

Пока Лобов умывался и одевался, Тася накинула на плечи халат и, прихватив чашки и термос, села под навес за стол.

Ночной туман еще не рассеялся, все вокруг было призрачным, серым, как и тень, метнувшаяся рядом. Тася вздрогнула. Это была Дина.

– Пошла! Прочь! Фу! – приказала Гронская.

Вильнув хвостом, собака фыркнула и, настороженно обнюхивая траву, пробежала мимо, потом вдруг остановилась и, по-волчьи задрав морду кверху, завыла.

В протяжном Динином вое Тасе почудилась тревога, и она запустила в собаку шишкой.

– Ну, про Шепчука ты все сама знаешь, – подойдя к ней, по-деловому заговорил Лобов, принимая чашку с кофе. – Скверно то, что я уезжаю, а он остается. Все равно что мина замедленного действия.